Если валютчик и правда заберет три пака, то есть семьдесят две
пачки, я заработаю чистыми 338400. Уж билет смогу себе
позволить.
В это неспокойное время люди открывали магазины, швейные
мастерские, бары, пекарни. Рисковали, платили вымогателям, ездили
закупаться – снова рисковали быть ограбленными. И никто не
додумался заниматься мелким оптом, сбывать товар по точкам.
Точнее додумаются годика через два, появятся оптово-розничные
склады, а пока все в наших руках. Чтобы не страдать от безделья, в
сопровождении Боцмана я отправился бродить по огороду.
В сарае заливисто заголосил петух, ему ответил второй, хрюкнула
свинья. Боцман вдруг насторожился и рванул к калитке. Значит,
кто-то пришел.
— Эльза Марковна! – донесся низкий вкрадчивый голос.
Ясно кто пожаловал: Леха Каналья, гениальный
автослесарь-пропойца.
Я побежал вслед на Боцманом, который гостю не обрадовался и
серьезно его облаял.
Каналья был ростом под два метра, плечистый, мощный. И при этом
выглядел он, как больная дворняга: седые патлы сбились в колтуны,
ручища болтаются, глаза красные, воспаленные. Выйдя за калитку, я
протянул руку.
— Здравствуйте, дядь Леша. Я Павлик, Эльзин внук.
— Привет, Павлик. Эльза скоро появится? – Он пожал мою руку.
Кожа у него была, как наждачка, а еще руки мелко тряслись. Н-да.
Интересно, как он справится, если у него руки дрожат? Или, когда
накатит, тремор пройдет?
— Скоро. Придется подождать, у меня нет ключей. Ты видел
бабушкину машину?
— Помню ее еще при Николае. Потом – армия, война… — Он вздохнул.
– Вернулся – ни Николая, ни машины. Думал, продали, а вон оно
как.
Меня удивила структурированность речи Лехи. Несмотря на
алкашеские мяукающие ноты, предложения он строил правильно, и
чувствовалось, что грамотный был мужик.
— Афган? – спросил я.
Леха кивнул, снова вздохнул, посмотрел на свой протез.
— Командир автомобильного взвода. Был. Теперь ни… ничего! — Он
махнул рукой и отвернулся. – Вот за что ребята полегли? Нас как
будто нет, понимаешь?
— В Балашихе учились? – попытался сменить тему я, но Леха меня
не слышал, баюкал свое горе.
— Нас двое осталось. Один целый, я без ноги. И зачем я
выжил?
Ну вот, начинается. Как же спившийся человек напоминает ребенка!
Отсыпьте намного сочувствия, налейте душевной теплоты. Причем
плакать он и не думал: взгляд у него был злой, острый, как
лезвие.