Поманил Сидора, который стоял возле зятя: - Пойдём, Сидор
батькович, поможешь мне нарядиться.
У старого слуги Резанова аж глаза засияли - в кои-то веки будет
помогать барину облачаться!
Как и мне, Сидору особо было нечего делать в Петербурге, и
поэтому он намеревался в Русской Америке, в средиземноморском
калифорнийском климате встретить свою старость, благо и его зять
Орлиный коготь и дочка, и внучок, - все были рядом.
Подле Петьки нянька Мигеля приподняла над бортом Ольгу, дочку
Резанова от первого брака. Девочка во все глазёнки пялится на
неизведанный и потому пока страшный берег, прижимая любимую куклу.
Зыркнула в мою сторону, я подмигнул, и личико маленькой барышни
осветилось радостной улыбкой. Эх, как мало нужно ребенку для
счастья...
А у меня перед глазами всплывают личики обеих моих дочек, какими
они теперь стали? Скулы сводит от нестерпимого стремления
вернуться. И тут же прошибает холодный пот: стоп, а ведь там я
слепой! Спотыкаюсь на ровной палубе, Сидор бросается поддержать
барина, трясу башкой, мол "всё в порядке". Встряхиваюсь и
внутренне: а и фиг с ним! Пусть слепой, но со своими, а здесь своим
я себя так и не почувствовал, так, приправа к Резанову.
В каюте слуга принялся за священнодейство. Ох, и натерпелся я,
покуда он все шнурочки, застёжки, пуговки, петельки приладил.
Когда я вновь выбрался на палубу, морщась от полузабытых
ощущений жмущего то под мышками, то под коленями, то в вороте
сокесарского облачения, подлетела радостно возбужденная Кончита: -
Коля! Как ты мужественно выглядишь! - она подхватила меня под
локоть и прильнула щечкой к предплечью, снизу лучисто заглядывая в
глаза.
Гормоны Резанова взбурлили, дыхание перехватило и у меня.
И я вернул комплимент: - Катюша, ты так прелестна в этом
платье!
Вновь уступил место Резанову, и они засюсюкали.
А перед моим внутренним взором с чёткостью кинокадра, словно
живая возникла моя Машка. Аж скулы свело. Внутри защемило от дикого
желания оказаться рядом со своими.
Обвёл взъерошенным взглядом палубу.
У ближнего к берегу борта стоит Прокоп. Бедолага с самого утра
парится в своем мундире губернского секретаря. Ещё и в залив не
входили, а он уже потел в нём. И как не бился его будущий
родственник Фернандо, носить чиновничью одежду Прокоп так и не
умеет. Вон, шпага неприкаянно болтается. Сразу видно человека,
который с оружием не в ладах. А вот светописец в футляре на груди
сжимает обеими руками. Видимо, это единственный привычный ему
предмет, который его хоть немножко успокаивает, но смотрится это со
стороны смешно. А орден Святой Анны, Высочайше пожалованный за
цветную светопись, надраенный до солнцеподобного сияния не
загораживает, выпячивает.