А на Крахоборова опять напало уныние.
Опять он целыми днями валялся на постели, был вял и неулыбчив.
Юрий хотел его порадовать своими успехами в английском и чтении книг – он велел ему заткнуться и умолкнуть.
Как-то вечером сказал:
– Я напиться собираюсь. Тебя это не смутит?
– Нисколько, – ответил Юрий. – У меня и мыслей об этом нет, будто и не пил никогда. Кто б сказал, не поверил бы, что так бывает.
И Крахоборов стал напиваться.
Сперва он напивался молча, слушая музыку – классическую, тяжелую. Она на Юрия действовала подавляюще, он с удовольствием пошел бы гулять, но совестился оставлять одного Крахоборова в таком состоянии. Вдруг он поговорить захочет?
И Крахоборов захотел.
Он показал Юрию цветную фотокарточку, на которой была красивая женщина в красивых одеждах, и стал рассказывать о своей любви.
Юрий мало что понял из пьяного рассказа Крахоборова. Понял лишь, что любовь была высшей пробы, с взаимным огнем вначале, со столкновением характеров и борьбой самолюбий в средине, с мольбами и клятвами в финале. Все, что делал Крахоборов, он делал для нее – и квартиру вот эту создал, и коммерческие поступки свои совершал. Квартира ведь для семьи, одному ему не нужна такая. Но…
– Никогда она не вернется ко мне, – сказал Крахоборов. – Никогда, понимаешь ты это слово? Я не хочу жить, понимаешь ты, брат?
– Жить надо, – не соглашался Юрий. – Надо жить, что ты…
– Зачем?
– Ну, мало ли… Ну, ради жизни, скажем.
– Примитивист ты мой! А если мне жизнь опостылела? Если она мне без нее не нужна?
– Встретишь еще кого-нибудь.
– Никогда! Другой такой нет!
Юрий промолчал, хотя был не согласен. Он вот тоже думал, что другой такой, какой была парикмахерша в гостинице «Словакия», нет на свете, а встретил актрису Ирину и понял – есть. Именно другая, правда, не такая, но еще лучше. Он вспомнил о ее визитной карточке, о прямоугольничке картона, похожем на нее – белизна и гладкость бумаги, четкость букв. В ней тоже есть это, белизна и четкость. Он все собирается позвонить ей, да никак не решится.
Крахоборов, начувствовавшись, уронил фотографию и уснул в кресле.
Юрий заботливо перетащил его на постель, уложил, раздел, укрыл, подушку поправил.
Утром Крахоборов встал будто после болезни. Похмелье, конечно, само по себе болезнь, но тут было и что-то другое. Он долго стоял перед окном, глядя в окно, опустив плечи, и вдруг повернулся, глянул сердито на Юрия, пошел в ванную комнату – и через полтора часа был прежним Крахоборовым: упругим, стремительным. Сделал десяток телефонных звонков, говорил бодро, весело, сердито, резко, ласково, и Юрий словно въявь увидел, как в разных местах города задвигались, забегали люди, начали звучать спорые слова, перемещаться большие и маленькие предметы.