К тринадцати годам Оля не ощущала себя гением, зато могла похвастаться вконец расшатанной психикой и хронической усталостью, которую ни отчим, ни родная мать подчёркнуто не замечали. Не хотели замечать...
“Драмкружок, кружок по фото, хоркружок – мне петь охота, за кружок по рисованью тоже все голосовали...”** Эти детские стишки никогда не казались ей милыми и забавными, поскольку её жизнь представляла собой примерно такой же марафонский забег.
Однажды в новогоднюю ночь, когда в доме собралась большая компания родительских друзей, Оля умудрилась заснуть прямо за праздничным столом, уронив голову на сложенные крест-накрест руки. Она даже не пошевелилась, когда Лёнчик, гордо демонстрируя собравшимся свои таланты, запиликал на скрипке что-то из классики – просто не услышала этого. Она спала бы и дальше, ни свет, ни шум совершенно её не беспокоили, но, к сожалению, вскоре беднягу растолкали и потребовали прочесть гостям стихи. Оля в ту пору занималась в театральной студии, и занималась довольно успешно, так что от неё ожидали не просто декламации наизусть – нет, это должно было быть настоящее актёрское исполнение.
– Давай-ка, Оленька, твой выход! Прочитай письмо Татьяны к Онегину! – лучась приторной ненатуральной улыбкой, произнёс отчим.
– Да ладно! – ахнул кто-то из присутствующих. – Она его наизусть знает? Целиком?
– Обижаешь, конечно целиком! Ну, давай, давай, милая, – Михаил подтолкнул её в центр комнаты.
Не до конца проснувшаяся Оля вдруг заупрямилась. Ей до тошноты не хотелось сейчас ничего декламировать, к тому же у неё весь вечер слегка побаливал живот и кружилась голова. Да и вообще, что за детский сад? Ей не пять лет, чтобы читать стишки перед гостями. Хорошо хоть, на стульчик не заставили становиться...
– Не буду, – отозвалась она мрачно. – Я себя плохо чувствую.
– Что ещё за разговоры? – нахмурилась мама, а отчим покраснел и скрипнул зубами.
– Говорю же – не буду я читать это дурацкое письмо, – буркнула Оля.
– Да ладно, – добродушно протянул один из гостей, – отстаньте от девчонки, что-то она и правда выглядит не очень. Устала, наверное. Пусть пойдёт полежит...
Отчим ничего не сказал на это, только прошил её насквозь красноречивым взглядом, словно пулемётной очередью – и Оля поняла, что этого он ей точно не простит. Тем не менее с каким-то отчаянным и безрассудным упрямством она демонстративно покинула застолье и действительно отправилась к себе в комнату, чтобы прилечь.