- Привет… -
пролепетала я.
На заднем
плане хмыкнула Валька. Она ещё здесь?
- А Вы
знаете, - вдруг неожиданно для самой себя затараторила я, - а Лида домой
уехала. Срочно. У неё мать заболела. А у меня есть чай! Горячий! С мёдом, - и я
наконец отважилась посмотреть в его глаза.
Глаза были
всё те же. Карие омуты. Моя погибель.
- С мёдом… -
изогнулись идеальные губы.
- Да, да, с
мёдом! Бабушка из деревни прислала! А меня Клавой зовут! – вдруг спохватилась
я.
- Клааава… -
протянул он, - Клава, - повторил…
Моё имя в
его устах прозвучало не как знакомое с детства сочетание звуков, а как что-то
необычное, даже незнакомое.
- Да, а если
бы я родилась в Италии, меня бы звали Клаудиа, - сама не зная, зачем, вдруг
выпалила я. Ведь мы же не в Италии…
- Ну, раз ты
ещё и Клаудиа, то пойдём, - он улыбнулся, и лицо его осветилось, словно в
тёмный обшарпанный коридор общежития вдруг заглянуло само солнце…
- Пойдём, -
ещё не до конца веря в это чудо, я протянула ему руку, словно он сам, без моей
руки, не дойдёт до Стешкиной комнаты.
Проплыло
мимо, словно в тумане, ошарашенное Валькино лицо, лица ещё каких-то девчонок,
вышедших по своим надобностям в коридор… Все эти лица воспринимались мною
словно белёсые пятна на тёмно-коричневой стене коридора…
- Девочки
уже спят, но это ничего. Они крепко спят, мы им не помешаем, - тараторила я,
тихонько открывая свою дверь, - садись сюда, садись, пожалуйста, - суетилась я
уже в комнате, бегая вокруг стола, поправляя чашки, доставая припрятанный
Стешкой мёд…
А он всё смотрел
и смотрел на меня, чуть заметно усмехаясь своим твёрдыми красивыми губами.
Потом мы
пили кипяток с мёдом. Он взял его совсем немного, чуть-чуть. Это восхитило и
покорило меня. Другой бы, пользуясь случаем, слопал бы весь мёд, и что бы я
тогда сказала Стешке? А так Стешка и не заметит.
Горела лампа
под жёлтым матерчатым абажуром, янтарём отливал мёд, а я говорила и говорила
что-то, стараясь, чтобы Мите было интересно…
Митя смотрел
на меня немного насмешливо и слушал мою болтовню. А потом вдруг сказал: «Пойдём
ко мне, Клава…»
И я встала и
пошла как загипнотизированная. Хотя я была далеко не дурочкой и всё понимала.
Но все мои нравственные устои, казалось бы, железно вбитые матерью в мою
голову, да и не только матерью, рухнули в один миг, словно колосс на глиняных
ногах. Ах. Всё наше советское общество единогласно осуждало то, для чего я
сейчас шла с Митей в его комнату. Но мне было всё равно. Мне! Было! Всё равно!