Имперское следствие никогда не играло «честно», ибо такая игра
зачастую была лишь на руку преступникам. Если того требовало дело,
следователь имел практически абсолютные права. Покалечить или
запугать, убить или отпустить – только ведущий дело следователь
решал, к каким методам прибегнуть ради становления торжества
справедливости. И закон в возможностях его практически не
ограничивал, отчего вокруг следственного комитета Российской
Империи и сложилась мрачная репутация, которую от дурной отделял
лишь запрет на распространение порочащий честь «дланей Трона»
слухов.
Здесь и сейчас за дверью стояло трое человек, из которых двое
сосредоточенно вели записи: один – на бумаге, держа в руках планшет
со стопкой листов. Другой – на небольшом ноутбуке с экраном, со
стороны всегда кажущимся выключенным. Третьим же человеком являлась
комиссар Анастасия Белёвская, которую долг обязывал присутствовать
на каждом допросе последней волны, по завершении которой следствие
уже начнёт всерьёз «махать топором», а не собирать подписки о
невыезде и снимать с насиженных мест глупцов, успевших попасть в
немилость к Трону.
И только мысли о долге останавливали комиссара от того, чтобы
войти в палату и снять мелкому ублюдку голову с плеч. Никто её не
осудил бы, ведь законы в отношении аристократии порой были даже
более суровы, чем аналогичные статьи, предназначающиеся для
простолюдинов. Элита нации одновременно и обладала большим числом
свобод и возможностей, и подвергалась самым страшным карам в случае
серьёзного преступления установленных законов. А то, о чём
рассказывал отпрыск рода Дубинских, в совокупности могло с натяжкой
потянуть на лишение титула и пожизненное заключение, которое в
девяти случаях из десяти заменяли на смертную казнь.
Ибо не было никакого смысла много лет кормить и содержать
человека, которому уже не суждено выйти на свободу.
– Я определённо походатайствую перед учителем о том, чтобы этот
моральный урод вместе со своими дружками получил высшую меру. – Не
выдержала девушка, поглядывая в записи своих сопровождающих. Один
из двоицы, тот, что вёл рукописные записи, покачал головой:
– Уничижение чести и достоинства не тянет на высшую меру. А до
изнасилования или иных действий подобного характера дело ни разу не
доходило, если верить прочим свидетельствам и словам самой
пострадавшей…