Загорается свет.
Дэн? Вчерашний мальчишка? Наш ученик, который и раньше любил ее,
но боялся меня? Отодвигая простыни паутины, выглядываю из лаза.
Мертвенно бледная Гитель замерла неподвижно, сжав кулаки. Вид у нее
такой, словно она призрак увидела. На ней перекошенная ночная
сорочка. Дэн, матерясь, застегивает штаны, бросает на меня косые
взгляды.
Спрыгиваю на пол.
— Привет, Гитель.
— Леон, я думала, ты умер, — она косит глазом на Дэна, который
вылетает из спальни босиком, захватив берцы и свитер. – Не молчи! Я
похоронила тебя и оплакала! Что же теперь – не жить? Пойми,
пожалуйста!
На языке вертится колкость, что еще постель не остыла, а она с
другим кувыркается, шлюха, но понимаю, что она права, во мне
говорит уязвленное самолюбие.
— Я понимаю. Ты права: в некотором роде я умер.
Она разводит руками.
— Что же теперь нам делать?
— Вы уже освоились? Нужно собрать старейшин ближайших стай… Хотя
нет. Мне опасно встречаться с ними, пусть будет только наш
старейшина. Нааман ведь жив?
Гитель отвечает, отведя взгляд:
— Мы потеряли троих, плюс тебя. Нааман жив, дети все живы. Барке
сняли гипс, он творит чудеса…
— Мало времени. Пусть Нааман слушает, но не попадается мне на
глаза. Другие тоже пусть слушают, но я не должен их видеть, это для
них опасно. Подготовь оборудование, чтобы сделать запись и показать
остальным старейшинам. Вам угрожает опасность.
Глаза Гитель блестят от слез, но она сдерживается.
— Что же с тобой случилось? Господи… Я ведь до сих пор люблю
тебя! И это все, — она кивает на выход, где исчез Дэн, — чтобы
найти забвение! Прости меня. Если бы я знала!
Она падает на колени и обнимает мои ноги, ее плечи вздрагивают.
Еще пять минут назад я готов был ее убить, теперь же в душе
творится черти что. В некотором роде я даже благодарен ей – ее
поступок взорвал мост между мной и моей стаей. Мне не о чем жалеть,
значит, буду делать то, что должен.
Даю ей выплакаться и поднимаю.
— Встань. Вместе мы все равно не будем, и не потому, что я злюсь
на тебя. Я изменился и больше себе не принадлежу. Собирай людей,
готовьте оборудование. Еще раз напоминаю, что я никого не должен
видеть, чуть позже поймешь почему.
На все про все уходит около часа. Гитель уводит меня в пустую
столовую, где в середине зала стоит лампа, единственный источник
света, а на соседнем столе – камера. Вокруг темнота, но я чувствую
присутствие людей, они толпятся в коридорах, сопят, шепчутся.