Ну-с?.. говорит Степаныч и обводит глазами провинившихся.
Я вижу в их числе и Вальку Дугина. Примятая непонятно какими ухищрениями шевелюра сидит у него сегодня, как затасканный берет из каракуля. Глаза у Вальки заплыли. Пил, наверное, со своими обычными корешами в кочегарке, в подвале общаги, да и проспал в теплыни у топки. Опоздал на картофельные автобусы.
Приболел я, Иван Степаныч… сипло говорит Валька, когда всепонимающий взгляд декана утыкается в его каракулевую шевелюру… Простыл там, в кочегарке. Кашляю вот… и потею…
Иван Степаныч пожимает плечами. Бывает, мол, все мы смертны. И переводит свои карие глаза на меня.
А я вот… откашлявшись, начинаю я свободно и с чистой совестью – уж мне-то оправдываться никакой нет нужды. Проблевал до утра в институтском приёмном покое. Всё записано, и печать стоит. И свидетелей полная комната, если надо.
Но вдруг у меня холодеют от ужаса яйца, и я слышу, как язык мой (проклятый мой язык!.. как у того мальчика в сказке, что заорал на всю улицу: люди добрые, а король-то голенький!..) вдруг начинает без спросу нести какую-то ахинею, от которой у меня перехватывает голосовые связки.
А с какой это стати нас опять посылают на картошку?.. говорю неожиданно я непослушными, тяжёлыми от страха губами… Вот в докладе товарища Хрущёва на пленуме было… что не будут слать больше… что уже без студентов можно обойтись…
Я вижу краем глаза, как по обе стороны от меня сидящие рядом пытаются отодвинуться подальше и даже как бы спрятаться под столом. Остальные растерянно переглядываются.
Иван Степаныч морщится, будто у него засвербило в носу, и прячет своё доброе лицо в обширный носовой платок. При этом декан смущённо и скучно смотрит в окно…
Больной он был, Иван Степаныч!.. слышу я чей-то жалобный выкрик.
Это Валька Дугин.
Он смотрит на меня дикими глазами и отчаянно тычет пальцем себе в висок
Иван Степаныч, не слушайте, чего он там мелет!.. Он той ночью отравленный был, всю комнату заблевал!.. Его на руках в приёмный покой тащили!.. Вы проверьте, у них же записано в книге приёма!.. До сих пор не соображает!.. мелет туфту какую-то. У него же температура!.. тридцать девять!..
Я молча стою, забыв закрыть рот.
Добрейший Иван Степаныч светлеет в лице и сочувственно смотрит куда-то в мою сторону, но старательно избегая моих глаз.