Хотя, пока молчат, на них хочется смотреть. У них глаза красивые, а взгляд бывает прозрачным и внимательным, будто они что-то чувствуют важное. Может, и правда чувствуют, только рассказать не могут. Да и не спросишь. Нет у них для этого слов, а в головах всякая чушь. Так что девчонками лучше только любоваться: когда они забывают строить из себя принцесс, их движения становятся идеальными, а еще у них тонкие легкие руки… И они кажутся беззащитными… Ха. Ну, это мечты. Вон, Катька. Как даст в лоб какому-нибудь мелкому придурку, так тот кубарем по полу. А Суховарова? Это что, девочка? Это барсук с тонзиллитом. Хотя остальные… Нет, девочки – милые. Только непонятно, притворяются или на самом деле дуры. Не выяснять же. Любоваться, и все.
А учителей он не беспокоил, разве только когда убегал или изредка дрался. Был мальчиком «разумным», послушным, вежливым, с аккуратными тетрадками, никогда не вел себя глупо или шумно, на любой вопрос по уроку у него был «развернутый ответ» – учителей устраивал. И учился хорошо, даже когда было очень скучно. Правда, никакой заслуги в этом не было: ум и воля либо есть, либо нет. У него были. Но это ведь генотип, наследственность, а не достижение. Гордиться нечем. Он пользовался мозгом как хорошим инструментом. Привязался к математике, надеясь, что она поможет ему пережить эту бесконечную школьную зиму. Даже снова взял в библиотеке сборник задач (адский) для математических олимпиад, и вторую неделю с ним воевал.
Сейчас был на середине книжки и уже поверил, что победа будет за ним. Глядя на страницу, он несколько минут сосредоточенно гонял иксы и числа, но вдруг снова нечаянно посмотрел за окно. По-зимнему темнеет, мокрый ветер залепляет белым стволы деревьев – бродячая собака не станет болтаться по улицам. А завтра выходные, и гулять побоятся отпустить: мучайся два дня, не зная, куда приткнуться, чтоб не мешать. И потом опять в школу, и опять продленка до темноты, и уроки. И из дома в школу, и с продленки домой – как под конвоем.
И ничего такого, чтоб небо перестало быть черным.
Кто-то в нем рявкнул от обиды, а уравнения расползлись. Вообще-то наплевать ему на все. Он к чему угодно привыкнет, ведь привык к тому, что особенно никому не нужен. Что на самом деле он ничей. Он видел «свидетельство об опеке» своими глазами. Привык, что всем вокруг обязан. Он ко всему привыкнет, даже если в интернат для математически одаренных заберут, как шептались недавно на кухне. Ну и пусть забирают. Он и оттуда убежит, если захочет. И ко всему привыкнет. Даже – жить один. Привык ведь уже, что между ним и всеми остальными людьми, даже «родителями», стоит невидимая стена. И он их не слышит и не понимает, и они его не слышат.