– Знаешь, кто это? – заметил Барон мой взгляд.
Я стыдливо покачал головой.
– Это – Альберт Эйнштейн, – поднял Барон к портрету пузатый бокал с карамельной жидкостью, который, видимо, успел налить себе, пока я рассматривал его жилище. – Слышал про такого?
– Да, – соврал я.
– Величайший человек, – метнул Барон на меня колкий взгляд, явно почувствовав неладное. – Физик. Ты интересуешься физикой?
Я налился краской. Я, конечно, уже слышал такое слово, но ясного представления о его значении не имел.
– Ладно, не столь важно, – вздохнул Барон. – Я все забываю, что ты чертовски маленький и глупый.
Я насупился.
– Но! – ткнул Барон указательным пальцем в мою сторону. – В этом твое безграничное преимущество. Поэтому я и позвал тебя. Присаживайся!
И он сам со вздохом опустился на один из кожаных диванов. Я не очень любил «присаживаться» со взрослыми, как они это называли, потому что обычно за таким присаживанием следовали не особо приятные разборки моего неподобающего поведения, и я, сделав пару шагов, замялся около медвежьего чучела.
– Да не бойся ты, – закатил Барон глаза и щелкнул пальцами над головой. – Магда!
В тот же момент в комнату впорхнула взволнованная худенькая девушка в черном платье и белом фартучке, словно она все это время только и ждала за дверью, что ее позовут.
– Магда, принеси нашему почетному гостю что-нибудь из этой сладкой гадости, за которую дети обычно готовы душу продать, – скомандовал Барон, не смотря на нее. – У тебя нет аллергии или непереносимости или прочей какой-нибудь ерунды? – обратился он ко мне. – А то сейчас все такие нежные. Чуть что, сразу отекают и задыхаются. Мне этого тут точно не надо.
Я покачал головой.
– Ну вот и славно, – кивнул он трепещущей Магде. – Шоколада, питьевого и твердого, птифуров поцветастей и лимонных маффинов. И Виртуэллу.
– Чтобы ее съесть? – побледнела Магда.
Барон хлопнул ладонью по лбу.
– Чтоб тебя съесть! Нет, разумеется! Живую! Смотри мне, глупостей не натвори, а то знаю я вашу женскую логику.
Губы Магды задрожали, и она выбежала мелкими летящими шажками из комнаты.
– Вот дура, – с нежностью вздохнул Барон и зажег сигару. – Но миловидная и неслышная. Не правда ли? Можно сказать, трогательная. Так?
Я наконец сел на второй диван, стоящий под прямым углом к тому, на котором восседал Барон, и пожал плечами.