К финалу лечу на полной скорости. Вжимаюсь до упора, натягиваю ее на член так, будто хочу пробить дно.
Кончаю просто феерично, судорожно вдалбливаюсь, что-то шепчу бессвязно. Похоже, у меня неслабо сорвало крышу. Потому что хочется сказать что-то совсем непривычное, ласковое. И чтобы она тоже что-то сказала в ответ.
Вытерла мне ладонью потный лоб, сказала, что я лучшее, что с ней было. А я ей то же самое скажу.
Дебил, да? У меня рот не настроен такое выдавать. Максимум, на что я способен — сказать, что такой сладкой ебли у меня еще ни с кем не было.
Но она молчит, и я чувствую — что-то не то. Выхожу из нее. И сразу назад хочу, но мне не нравится ее закушенная губа и закрытые глаза.
— Сладкая, — осторожно шепчу на ушко, мысленно охеревая от того, какое оно у нее розовое и аккуратное. Она сама вся такая, будто вылепленная, ничего лишнего. Идеально все.
Девчонка открывает глаза, опускает их вниз, и мы вместе смотрим на вымазанный в крови член.
Меня накрывает. Продолжаю вдавливать ее в стенку, а сам смотрю то на нее, то на кровь.
— Откуда кровь, сладкая? — едва сдерживаю бешенство.
Что за подстава? Саркис совсем берега попутал?
— Но вы же сами сказали… ты же сам сказал, — быстро поправилась. Видимо, выражение лица у меня сейчас не самое приветливое, — что надо его сделать…
И у меня в затуманенных мозгах наступает прозрение. Чуть ли не рычу:
— Ты что, девственница?
— Нет, — она мотает головой, и мы снова вместе смотрим на кровь, — уже нет. Кажется…
Так, отползаем, Талеров. Душ дома. Застегиваю ширинку, стараясь стереть кровь хотя бы из мыслей.
Руки подрагивают, пока я стаскиваю рубашку, заворачиваю в нее свою бывшую девственницу и осторожно поднимаю на руки.
— Зачем, Тимур? — пытается сопротивляться.
— Тихо, девочка, — обрываю, — правило у меня. Все мое — со мной.
Затихает. А я несу ее к машине. Теперь она определенно моя, хоть я и не решил, плохо это или хорошо.
И да, Талеров. Дно ты сегодня точно пробил.
***
Мы сидим в моем «Майбахе». Ника — ее Вероника зовут — сбивчиво рассказывает, как ее занесло на склады. А я смотрю на нее, и в груди болезненно отдается отголосок забытого и, казалось, давно похороненного чувства.
Они чем-то похожи, даже имена одинаково сокращаются.
Ника - Вероника. Ника - Доминика…
Не забывается до конца, не отпускает, как бы я себя ни насиловал. Единственный раз в жизни мне хотелось думать о ком-то, кроме себя. И я думал, что у меня получилось.