Андрей заглянул в зал:
– Здорово, батя! Что смотрим?
Виктор Иванович повернул голову:
– Здравствуй, сынок! Вот смотрю, как над рабочим классом издеваются – Сталина на них нет! Сейчас показывали, что рабочий застрелился из охотничьего ружья. Просил зарплату за полгода, ему отказали… Жаль мужика…
– Рабы в душе! – У Андрея задергалась левая щека. – Умирать не страшно, а бороться, выходит, страшнее смерти. Знаешь, батя, меня всегда удивляло, почему тот, кто собрался сводить счеты с жизнью, не прихлопнет вначале своего мучителя? Теперь понимаю: он раб и трус, потому, что даже тогда, когда ему уже и бояться-то нет смысла, он все равно боится…
– Грех не хочет брать на душу, – спокойно сказал отец. – Оно ведь сынок, перед смертью все верующими становятся. Это здесь, на грешном белом свете, мы безбожники, а у грани…
– О чем ты говоришь? На войне солдат о грехе не думает, он думает о Родине. А здесь тоже – война. Сколько загубила молодых душ нынешняя жизнь! Эх, дожить бы, батя, до твоих годков – уж больно хочется посмотреть, как буржуев на Колыму погонят…
– Доживешь, сынок. Только боюсь, мечте твоей не суждено будет сбыться. Теперь власть уже не переменится. У них, кто у власти, – деньги, а деньги много значат! Да и за эти деньги они будут биться насмерть. К тому же, американцы не дадут сменить власть, они крепко запустили свои щупальца в Россию. Хоть мы и хорохоримся, но Америка…
– За чьи деньги, батя, они будут биться насмерть? – Андрей сурово смотрел на отца, глаза Яковлева горели. – За те, что наворовали? Не тот контингент! Если в революцию и гражданскую «голубая кровь» не смогла отстоять, якобы, свое добро, то современные бандиты и мошенники уж точно знают, чьей они собственностью завладели. И кишка у них тонка будет биться, сбегут при первом же запахе опасности. А что касается американцев, то и эти не сунутся. В гражданскую «Антанту» разогнали, и сейчас разобьем, если попробуют поднять хвост.
Андрей прошел на кухню.
– Давай, сыночек, поешь пирожков с картошкой и капустой, – лепетала мать. – Бери молочко, не стесняйся. Не к чужим ведь людям зашел.
– Да я не голоден, – ответил он машинально. – Если только с собой взять…
– И здесь поешь и с собой возьмешь. Давай, не стесняйся.
Глядя, как сын неохотно ест, на его нахмуренные брови, Валентина Андреевна с тревогой спросила: