.
По дому побродил. Минуя веранду, где когда-то спал отец, и не заглядывая в ту комнату, где мать укладывалась, прежде помолившись.
Включил в зале свет. Взял со стола Книгу. Сел на диван. Прочитал.
«Ангелу Ефесской Церкви напиши: “Так говорит Держащий Семь Звёзд в Деснице Своей, Ходящий посреди Семи Золотых Светильников: «Знаю дела твои, и труд твой, и терпение твоё, и то, что ты не можешь сносить развратных, и испытал тех, которые называют себя Апостолами (а они – не таковы), и нашёл, что они – лжецы…
…Кто побеждает, и соблюдает Дела Мои до Конца, тому дам Власть над язычниками, и будет пасти их жезлом железным – как сосуды глиняные, они сокрушатся (как и Я получил Власть от Отца Моего); и дам ему Звезду Утреннюю» (имеющий ухо слышать да слышит, что Дух говорит Церквам!)».
Жива будет душа моя и восхвалит Тя, Господи.
Дрова в печке прогорели, огоньков голубых или зелёных на угольях, смотрю, уже не пляшет вроде, и задвинул я заслонку.
Лёг на диван. Укрылся полушубком.
Долго не засыпал – беседовал с пришедшей будто бы Молчуньей: ох как соскучился – об этом.
Уснул. Приснилось:
Поле, окружённое ровным гладкоствольным молодым березником. Проглядывает из-под выпавшего только что сухого, искристого снега золотая, ершистая пожня. Стоит на противоположном от меня завороте поля около старой, растроенной в комле берёзы бабушка моя Анастасия Абросимовна, в светло-голубом сарафане и в алом платке, повязанном по-русски, из-под ладони смотрит на меня глазами серыми и, рта не раскрывая, говорит мне тихо, но я слышу:
«Как твоё имя полное, родимый?»
«Моё?… Иван! – кричу. – Иван!» – хотя и помню, что Олег я.
«Ладно, – опустив от лица руку, говорит бабушка. – Ладно, кровинушка. После приду, но не одна, а с твоей матерью. Не бедокурь тут».
Поворачивается ко мне заснеженной спиной и уходит в глубь березника, сливаясь с ним и с просквозившим его синим небом.
Сердце сдавило от тоски…
Я и проснулся.
Сильно болела голова – в доме угарно было – так мне показалось.
Вышел на улицу, стошнило.