– Пьяницы, – шепчет мне на ухо Рыжий.
– Ну, – говорю.
– Я никогда пить не буду, – говорит Рыжий. – Горькая. Это бражку ишшо можно.
– И я тоже, – говорю.
– Вы на полу-то тут не застудитесь, – говорит нам мама. Села она на стул под часами, вяжет. – На кровати вон играйте.
Запихал Захар Иванович окурок в свою «пепельницу», поднялся, крякнув, со своего места, взявшись рукой за поясницу, подступил к столу. И: ну, мол; ну, мол.
Выпили они. Не чокаясь: «За Стародубчиху… чтоб ей там было… или не было». Сморщились. Подхватили с тарелки быстро вилками капусту, закусили молча. Чё уж, и правда, пить, раз так противно?
Опять Захар Иванович возле буржуйки, по-турецки там устроился, уже и курит, дым посылает к потолку – дым послушный – отправляется; табаком вкусно пахнет – ох, весна скорей бы уж, как и дождаться.
– А сколько лет-то ей уж было? – спрашивает папка, развернувшись за столом к Захару Ивановичу.
– Как коршуну, наверно, – говорит Захар Иванович. – Сколь её помню, всё была старухой. Митрей-то ихний ведь меня намного старе, ну а он у них был самый младший, старших-то выбили на фронте… Он прошёл – и ни царапины. Мать моя говорит, что у яё уж мох на крыльцах вырос.
– Ну, – говорит папка. – Может, и вырос… как у щуки.
– Ну дак, – говорит Захар Иванович. – Поживи-ка столь… и сплошь весь обрастёшь.
Молчат. А после папка и спрашивает:
– А на Кубе-то чё, слышал?
– Слышал, слышал, в мэтээсе говорили. Дак они, поди, добьются… так оно мне чё-то кажется.
– Кто?
– Да кто, американцы.
– А-а, – говорит папка. – Эти добьются. Наскребёт кошка на свой хребёт… Везде лезут.
– Но, – говорит Захар Иванович. – Чуть слабина где, и они там.
– Раз капитал, повсюду клешни, – говорит папка.
– Это уж точно, – говорит Захар Иванович. – Мороз-то скоро этот кончится?
– Кто его знает?
– Пошли на печку, – предлагаю Рыжему.
– Пошли, – говорит.
– Мама, мы на печку, можно?
– Можно, можно, – отвечает. – Там опара, в дё-же-то, не опрокиньте.
Забрались мы на русскую печь, штаб там сразу устраивать начали: Рыжий – Чапаев, я – Петька. Дёжа с тестом – Анка, и на самом деле бы не опрокинуть.
– Про войну бы лутшэ там поговорили, – говорит Рыжий. – То болтают чё попало.
– Ага, – говорю. – Про войну они не любят.
Свет погас – станцию заглушили.
– Солярка кончилась, – говорю.
– Вряд ли, – говорит Рыжий. – Нордет, наверное, напился – в эмтээсе деньги выдавали.