– Я уже слышал о вас, – приветливо сказал Александр Сергеевич, пожимая его завлажневшую руку. – В Тригорском только и разговору, пожалуй, что о любезном соседе.
Рокотов сразу осел и размяк, как ребенок. Он тем уже был счастлив сейчас, что никакой непосредственной опасности не было, а тут еще эта любезность!
– Полноте, полноте, что вы? – запел он с величайшей медовостью в голосе, совсем не заметив насмешки. – А давно ли вы прибыли? А не ваша ли это коляска?
Пушкин взял его под руку и, подведя, стал показывать одесский свой экипаж. Перепуганный было гость расцветал. Его уже начинало томить желание оказать какую-нибудь приятность очаровательному молодому хозяину. Он хотел бы сказать: «Как я могу согласиться быть соглядатаем ваших поступков, когда я успел душевно вас полюбить… Я так дорожу вашим мнением…» – но тема была щекотлива, и как-то непроизвольно у него вырвалось нечто гораздо более существенное:
– А не продадите ли вы мне вашу коляску? Она, извините за откровенность, мне пала на сердце!
Пушкин обрадовался. У него не было денег или очень мало их, что все равно.
– Охотно. Пожалуйста.
– А ваша цена?
– А вот я спрошу у Никиты, сколько он заплатил. Вы не обедали? Пойдемте обедать!
– Нет, нет! Я прошу извинения. Я очень спешу… К тому же у меня ревматизм… изволите слышать? – Онодельдок в самом деле и на дворе благоухал.
В эту минуту в окне показалась фигура отца. Он успел уже несколько прийти в себя после внезапного потрясения: хорошая порция первоклассной риторики всегда его успокаивала. И когда на дворе увидел он Александра, он только подумал: «Как ни в чем не бывало! Каков молодец!» Но, услышав, какой оборот принимает разговор о коляске, он весь насторожился и постепенно стал все сильнее тревожиться, как бы сын не продешевил.
– Подойди, Александр, – сказал он, не вытерпев.
Тот подошел, и, наклонясь из окна, Сергей Львович стал быстро и спешно шептать:
– К обеду его не зови. Мы уж простились. Обед опрокинули в кухне… Чад, смрад!
– Как жалко! А я как раз очень проголодался.
– Молчи. Я знаю, Никита мне говорил. Полторы тысячи. Так и скажи.
Коляска, конечно, стоила меньше, но Александр Сергеевич так и сказал: он поверил отцу.
Рокотов выслушал, болезненно сморщился – то ли от ревматизма, то ли от непомерной цены, – но закивал утвердительно и начал поспешно прощаться. Пушкин был рад нечаянной сделке с коляской. Был также доволен своею находчивостью и сам Сергей Львович, хоть и несколько жаль, что заготовленные речи пропали… У него уже было возникла целая сцена, как благородный отец клеймил нечестивого сына, но эта коляска спутала карты.