Так и сейчас, когда Пушкин с поцелуем наклонился к ее несколько пухлой руке, пахнувшей свежим укропом (солила на дворе огурцы), она обняла его голову и крепко поцеловала в кудрявый висок.
– Ну, вот вы и вернулись домой, – сказала она, поблескивая глазами и с удовольствием включая в это понятие не только Михайловское, но и Тригорское.
За Пушкина, в сущности, она не беспокоилась. Через знакомых предприняла даже шаги, чтобы Адеркаса немного смягчить и внушить ему здравую мысль, что для поэта хорошо именно быть в деревне и тишине: работа, досуг. В размышлениях этих, заботах было, конечно, и кое-что эгоистическое: Пушкин вносил в их сельскую жизнь живость и блеск, ощущение широкого мира, поэзию. Тригорское вдруг становилось звучным и ярким… И потерять все это, потерять его – да ни за что!
Анна стояла в гостиной в углу, когда Пушкин вошел. У самых ног ее лежал, как бы расплескавшись, небольшой кружевной платок. Пушкин взглянул на нее и догадался: даже и не заметила, как уронила, так велико было ее замешательство! Впрочем, на самом лице ее, сильно зардевшемся, все было ясно написано: и тревога минувших дней – как-то все обойдется? и не вышлют ли дальше? не оставят ли в Пскове? – и тревога, сменившая радость, которую некуда деть и невозможно укрыть. В таком состоянии была она очень мила.
Руки ее Пушкин при матери не посмел бы поцеловать: руки целуют у дам! Но, здороваясь, все же слегка ее задержал. Анна опустила глаза перед живым его взором и застеснялась еще сильней, увидав оброненный платок. Неловко она потянула назад свою руку и одновременно нагнулась, чтобы поднять, но в ту же минуту наклонился и Пушкин. Оба они крепко стукнулись лбами, и он громко от неожиданности захохотал, все не выпуская ее руки и подымая так смущенную девушку.
Евпраксия настоящим бесенком скакала вокруг.
– Как звонко они поцеловались! – кричала она. – Как настоящие козлики! Нужно теперь и как следует, право!
Прасковья Александровна нахмурила бровь:
– Зизи, помолчи! Я пойду, Александр, распоряжусь вам с обедом.
Но еще раньше матери и Анна вышла из комнаты.
– Анетка, как мячик об стенку, – сказала Евпраксия, – стукнулась и откатилась… А у нас нынче топится баня!
– А разве суббота? – спросил Пушкин, смеясь.
– Вы и дни уже забыли. Суббота, конечно. Завтра к обедне!