Остатки и останки, никак больше. Все,
что могло умереть, давно умерло. Знания, умения и хитрые машины еще
остаются и работают, но сколько их? Но даже за эти крохи кровь
здесь льется реками.
- Покурил?
- Да… - бородач лежал не шевелясь,
боялся потревожить размозженное тело. – Салага, ты меня убить-то
сможешь быстро?
- Думаешь, что стоит?
Мужик хищно улыбнулся.
- Я же человек, не тварь
какая-то…
- Ты?
В забрале вновь отразилось бледное
лицо с кровью и старым шрамом.
- Вы поработали у Илецка неделю
назад?
- Где?
- Два хозяйства. Картошка, капуста,
много яблонь. Помнишь?
Бородач смачно отхаркнул.
- Помню. И что?
- Да то.
Штык нож, совсем недавно так надежно
лежавший в ладони бородача с хрустом вошел в его же горло. Тот
задергался, замолотил ногами в грубых ездовых сапогах. Но отражения
в забрале уже не было.
Ботинки с высокой шнуровкой
остановились рядом с кучей бандитов, сваленных вповалку.
- Твари, кто еще хуже вас?
Со стороны двух высоких машин,
ощетинившихся стволами и хищными ракетами, закричали. Команда пошла
по цепи высоких фигур в броне и увешанных оружием.
- По местам!
Впереди ждала настоящая работа. Та,
за которую чистильщикам и платят.
«Война есть нормальное состояние
человечества.
Но умирать на полях сражений должны
те, кто любит войну.
Если необходимо раскачать
государство, следует сделать так,
Чтобы в бойню попадали все, от мала
до велика»
Из наставления
«Biblionecrum»,
гл. «Война».
M.A. Erynn, ph.d., Culto
Nocto
Солнце стояло в зените. Трава, волнуясь под ветром, блестела
своей, до конца не выгоревшей, стальной зеленью. Лишь кое-где
травяное море пятнали яркие краски разнотравья. Пушистые метелки
ковыля, густо торчавшего повсюду, дрожали под порывами, дующими с
севера. На степь накатывала осень, но пока солнце, торчавшее ярко
раскаленным гривенником на бездонном небе, жарило изо всех сил.
Лохматые спины курганов еще выжигало, нещадно и яростно.
Человек, замерший на одном, в плотном
кожаном костюме с защитными вставками, казался чужеродным. Он, сидя
в седле потрепанного мотоцикла-эндуро, не шевелился. Плевать хотел
на раскаленный, густой воздух, маревом дрожащий перед глазами.
Чернел неподвижным монументом на верхушке степного горба, покрытого
проплешинами и желтыми пожухлыми пятнами. Лучи солнца бликовали на
матовом забрале шлема, треснувшем в нескольких местах и лежащем на
сгибе локтя. Изредка к звуку холостящего двигателя, вспугивая
начавших привыкать к нему сусликов, добавлялось протяжное
потрескивание.