– Почему так?
– Возбуждены уж очень: сейчас видно, что сочинительством занимались.
– Как вы это выговорили: "сочинительством".
– Да очень просто.
– Не знаю. Я давно хотела вам сказать, Лука Иванович, что я вашему скептицизму не верю.
Она повела головой так странно, что он усмехнулся. Тем временем он продолжал ее рассматривать, насколько это можно было на таком близком расстоянии. Во второй раз ему стало ее жаль, и смеяться он над ней не мог; но и серьезно с ней беседовать тоже затруднялся. Его трогала ее искренность, какой-то внутренний огонек, цельность… В себе самом ничего этого он не чувствовал, по крайней мере, в ту минуту.
– Обо мне что же толковать, – выговорил он.
– Помилуйте, мы с вами – товарищи, – возразила она с дрожью в голосе, – мы боремся с одним оружием в руках.
– Полноте… – начал было он, но удержался.
– Право, Лука Иваныч, – вскричала она, запахиваясь в свою мантилью, хотя в комнате было не меньше семнадцати градусов по Реомюру, – так нельзя жить!.. без солидарности мы все пропали!
"Да вы о чем это?" – хотел было он спросить и опять воздержался.
– Я вот сейчас писала именно на эту тему… Я вложила эти слова в уста женщины. Вы можете мне посвятить полчаса?
– Сколько прикажете.
– Так я сейчас принесу… это всего три-четыре страницы. Я не буду злоупотреблять вашим снисхождением.
– Пожалуйста, злоупотребляйте. Право, очень приятно видеть, что в вас есть этот… священный огонь.
Она уже поднялась и хотела выйти из гостиной, но приостановилась.
– Какой у вас тон, Лука Иваныч! вы точно смеетесь над тем делом, которому сами служите…
– Полноте, полноте, я так. Каждый из нас желал бы иметь этот самый огонек.
Он не договорил и, протянувши ей руку приятельским жестом, добавил:
– Сделайте милость, будьте со мной попросту.
Девица Гущева стала еще краснее, кивнула головой и торопливо вышла. Лука Иванович проводил ее глазами до портьеры. Когда она скрылась, он улыбнулся, не то, чтобы злостно, но и не совсем безобидно.
Его собеседница давно казалась ему несколько странной особой; никогда не мог он, при встречах с нею, взглянуть на нее совершенно серьезно; но почему же на этот раз ему сделалось бы жалко, на особенный лад? Не предстала ли перед ним его собственная житейская дорога, его серенькое сочинительство, только находящееся в состоянии наивного пыла?