- Написано кровью, скреплено кровью…
- бормотала старуха, накрывая рукой древние знаки. Жизнь по капле
покидала её тело, из последних сил перевела она взгляд на свою
воспитанницу: лицо девушки было спокойно, невидящим взором смотрела
она в вечность туда, куда ушла её душа. – Пошли воина, что спасёт
люд простой, убережёт детей, матерей их и стариков…
В этот миг содрогнулся мир, по лесу
прокатился глухой стон, деревья заскрипели, роняя сучья на землю,
по округе пронёсся волчий вой.
- Услышала, - улыбнулась одними
губами старуха. Она конвульсивно вздрогнула, её взгляд затуманился,
рот застыл, до остатней минуты шепчущий слова проклятий. С
последним вздохом прикрыла она глаза, большая капля крови застыла
на изрезанном запястье.
***
Воевода Могута
Мстиславович
По лесу, нехожеными звериными
тропами, ехал всадник. Его широкогрудый конь мягко переставлял
копыта в прелой листве, не издавая ни звука. Словно понимал, что
нужно сберечь хозяина и его драгоценную ношу от чужаков.
Могучий воин был в железной
кольчуге, опоясанный кожаным широким поясом, с притороченным к нему
мечом, что не каждый воин сможет поднять. Голову его покрывал шлем
с бармицей (прим. автора – кольчужная сетка, защищающая
шею), которая закрывала рано поседевшие волосы богатыря. Одной
рукой мужчина прижимал к себе девушку, закутанную в широкий,
подбитый мехом плащ воеводы. Она была без сознания, волосы плотно,
словно ранняя седина, покрывал пепел, толстая коса, выбившись
из-под плаща, опускалась на седло. Закрытые веки, обрамлённые
густыми ресницами, едва заметно подрагивали, дыхание было
прерывистым.
- Терпи, Настенька, - шептал Могута
Мстиславович, княжеский воевода, - скоро доберёмся.
Дыхание воина было тяжёлым, из-под
кольчуги широкой алой лентой на руку лилась кровь, воевода давно
научился не обращать внимания на боль, но силы постепенно покидали
воина, он боялся не довезти свою драгоценную ношу – княжну
Настасью, единственное оставшееся в живых дитя их правителя.
Могута, одними ему знакомыми с
детства тропами, пробирался к избушке лесной ворожеи Жели, что с
незапамятных времён жила в глухой чащобе.
Ведунью в городе знали и уважали, но
по пустякам не обращались, ведь сварливая старуха могла и прогнать
с таким напутствием, что незадачливый проситель неделю животом
маялся. Не любила она, когда тревожили её покой по пустякам, однако
в серьёзных случаях никогда не отказывала. Доводилось, к ней
привозили тяжело раненых гридней (