– Какой модели?
– Кафе-рейсер Commando, фирмы Norton, специальный выпуск 2007 года «038 Cafe». Красного цвета.
– Красного, мем?
– Ну… бак серебряный.
– Хорошо. Где вы его оставили, мем?
– Вчера… или уже сегодня… сразу после концерта в Короне, Фил взял его у меня. Куда поехал – не сказал. Больше я ничего не знаю. Что произошло?!
– Пока, мем, мы ничего не можем утверждать. Ваш мотоцикл – судя по всему, это ваш мотоцикл, – был найден на мосту через залив. В исправном состоянии. Шлем был надет на руль, мем. Нам позвонили. Есть свидетель, который утверждает, что видел, как человек, по описанию похожий на Филиппа Бальцано, прыгнул с моста в залив. Тела найдено не было, мем, поэтому мы ничего не утверждаем. Но мы, с вашего позволения, хотели бы осмотреть квартиру, не осталось ли тут чего-нибудь, какой-то записки, объясняющей происшедшее. Мы можем войти, мем?
Утренний восторг был полностью вытеснен, уничтожен утренним ужасом, по-подлому ударившим под дых и под коленки сразу. Освободив проход полицейским, она привалилась спиной к стене и, сжав ворот халата в кулаке, холодном, как пустота, лишь прошептала: «Этого не может быть, не может быть…»
Воспользовавшись временно посетившей ее неспособностью к сопротивлению, полицейские быстро просочились в квартиру и быстро же сделали свое дело: все осмотрели, всюду сунули свои носы, но, видимо, ничего нужного им не нашли. Лордиз молча взирала на их суету, видела и не видела ничего, а в голове, как на заезженном виниле, с шипением воспроизводилась одна и та же фраза: не может быть… чок!.. не может быть… чок!.. не может… Она ничего не понимала, она отказывалась что-либо понимать. Потому что главное понимание свалилось на нее нежданно-негаданно, когда его никто о том не просил, свалилось вместе с утренним стуком полицейских в ее дверь, в ее сон, в ее жизнь. И понимание это заключалось в том, что вся ее жизнь и судьба были завязаны на Фила, ориентировались на него и от него зависели. И если все окажется действительно так, как представляется, а не дурацкой сатанинской шуткой, плохи тогда ее дела. Тогда она – что лисица, с которой заживо содрали шкурку: шевелиться еще как-то можно, а вот жить дальше как? Как жить? Что дальше? Она уже чувствовала себя лисицей, с которой содрали шкурку. Еще подумала, что Филу все это, в смысле – полицейские в доме, – не понравилось бы.