Дальше я действовал с завидной решительностью. Перво-наперво навёл полный порядок – даже пыль, веками копившуюся на полках, вытер. Взял томик, наугад открыл – Руах>1, хм… Кисло усмехнулся. Потом аккуратно сложил книги; накрыл пледом пишущую машинку. Умылся и с наслаждением почистил зубы, машинально отметив: надо б к стоматологу, и сам себе улыбнулся в серебряный туман. Отражение среагировало адекватно, но вместо улыбки я почему-то увидел осуждение.
– И ты, Брут! – сказал я ему – Грустно… В этом мире даже отражение против. Ну… Хрен с тобой, дорогой! – и нараспев прочёл, скорее для себя, – “Как ни жаль – всё ж когда-то умрёшь: раз посеял печаль, значит, лихо пожнёшь…”
Засим я с ещё большей энергией продолжил наводить марафет. Горящие волны уходящего дня плеснули в окно. Несчастливая любовь – потухшие облака над морем…
Запираться не стал, оставил все, как есть (почему-то стало жаль двери, – небритые садюги-слесаря с их ломами, фомками и другим снаряжением). Брр! – пусть всё будет цивильно. Будильник зазвенел остатками завода. Уже можно вставать… – Забавно! – автоматически отметил я, – комедия ля финита!
Как говорят: “Ху есть ху, а все мы – актёры большого театра”. Вот и способ был потому несколько артистичный выбран, но такая уж художественная (видимо от слова “худо”) я натура; не буду описывать все его тонкости и достоинства. Это был мой выбор. И точка. Точка и ша!
Процесс происходил в две стадии: сначала расслабление, ну а потом и отбытие, если получится. Получиться же, по моим расчётам, должно было стопроцентно.
На первом этапе, как ни странно, меня одолела бессонница; до стадии второй времени оставалось ещё порядочно, и я решил заняться мемуарами; а что? Чем чёрт не шутит!? Да и записку полагается черкануть – по традиции. Я перещёлкнул цвета – в начале было заглавие.
"Любопытство движет всем и всеми…" Любовь пытать – искать, аскать – шиза какая-то! Фраза спланировала на лист. Я догнал колёсики водой, прикрыл глаза и представил, как главный редактор и издатели (первый отвергнувший "несчастного" (издатели стали вторыми), друзья, критиканы и просто тусовочный люд, стоят у гроба и перешёптываются, – А вы знаете, коллега… Я иногда в нём замечал… М-да… Какой талант… Ах! и как рано… Вай-вай-вай…
Отчего-то это “Вай-вай” меня взбесило, и я решил ускорить ход событий. Моя рука ещё что-то карябала, когда в глазах замерцало, виски сжал тугой стальной обруч; из желудка потянулись ледяные щупальца; члены оцепенели. Холод коснулся сердца и дополз до макушки. Сумерки очей сменились ночью, и я провалился в заклубившуюся тьму.