Сердечко Леа дрогнуло тоже, и она
сжала его ладонь, как он совсем недавно, поддерживая ее.
— Правда? — заглянула девушка ему в
лицо.
Шарли и Анталь обменялись понимающими
усмешками.
— Теперь я думаю, не был ли… слишком
самонадеян в расчетах? — Сандор выглядел таким растерянным и
пытливо смотрел на Леанору, будто она могла дать ответ. — Что я
упустил?
— Сдается мне, дружище, — вздохнул
Анталь, — ты не там ищешь демонов.
На парня удивленно посмотрели все
присутствующие. Даже какая-то мышь высунулась из норки.
— С удивительной чуткостью ты
ощущаешь их присутствие, — после драматической паузы продолжил
Ференц, — но по привычке связываешь их с семьей. Но боюсь, мы
оказались в куда более серьезной заварушке, чем недопонимания с
родными. У короля и, разумеется, у самых разных сил, к нему
приближенных, есть планы на всех этих молодых дворян. И нам очень
повезет, если это будет просто война.
— Ты думаешь, — Сандор посмотрел в
глаза приятелю, — мы заложники?
— Без сомнения. Но вряд ли только. Я
думаю, они что-то, вернее, кого-то ищут.
— Вельгарду? — Леа переглянулась с
напрягшейся Шарли.
Покачав головой, Анталь невесело
усмехнулся.
— Как по мне, все эти поиски
Вельгарды, его приближенных, черных сестер, кого там еще, имеют
целью только одно — передел сфер влияния, — он с какой-то особой
значимостью посмотрел на друзей. — Но, возможно, не только…
В конце его слов осталось звучать
отчетливое многоточие, а Леа вдруг вспомнился витраж в замке
Сольгера, каким он стал при одном из последних изменений.
У блондина со стеклянной мозаики
тогда половина лица будто бы покрылась рыже-красными трещинами. И
при виде этой части — насмешливой ухмылки, болезненно-яростного
взгляда — представлялся зрелый, властный мужчина, прошедший и
поражения, и победы, и предательства.
Девушка, скорее всего, изображавшая
Шарли, предстала в разноцветном платье — черно-зеленом. На темной
его стороне сияли блестящие — светлые и темные — точки, а вторую
пересекали белые, желтые, красные линии.
Что на самом деле означали эти
изменения? Леа не сомневалась, что оба друга, так же, как она сама,
соврали, вернее, дали неполное объяснение. А еще… ведь
единственный, кто на витраже почти не менялся — это шут. Методом
исключения это мог быть только Анталь. Но почему шут? Из-за злого
порой языка? Неужели за ним нет каких-либо страшных секретов,
которые мог выдать Сольгер, если даже у Леаноры они нашлись? С
другой стороны, какие за ним могут скрываться секреты? Он же из
какого-то жуткого захолустья, где отродясь ничего не происходило.
Народ там верноподданнический и бедный. Чего их трогать?
Единственный сын в семье. А желание его сестер побыстрее выскочить
замуж настолько известно в округе, что папенька побоялся отправлять
их в Академию, опозорят же! Еще до первой сессии! Леа прекрасно
знала подобных девушек. Рядом с такими любой хоть немного
здравомыслящий человек вырабатывает если не сарказм, то хотя бы
злоязычие. И все же — только в этом ли дело?