Филистина так и не успела уточнить, почему подруга выбрала именно это имя. Быть может, так звали того злополучного моряка, о котором Тимада, даже стоя на пороге подземного царства, не проронила ни одного дурного слова? Или же просто маленькой Тимаде нравилось это звучное мужское имя?
Младенца, которого сама мать так никогда и не увидела, сразу же передали пожилой молочнице по имени Алфидия. Эта добрая женщина круглый год жила за городом в небольшом добротном доме на краю буковой рощи и держала молочных коз. После смерти подруги женщины решили, что до своего совершеннолетия мальчик-сирота останется на их общем попечении и вполне может жить в доме Алфидии, а потом его отправят учиться в Афины.
С первых дней бездетная молочница называла Фаона «своим ненаглядным сынком», которого ей на старости лет в утешение послали всемогущие боги. Так что появление на свет Фаона почти не помешало привычной жизни в школе Сапфо, и обычно они видели малыша только летом, когда перебирались за город, в эти тихие, благодатные места на берегу Эгейского моря.
Сапфо вдруг задумалась: а правильно ли она поступила, когда в порыве печали написала в прощальном стихотворении о Тимаде такие слова:
Сверстницы, юные кудри отсекши острым железом,
Пышный рассыпали дар над девственной урной
[3].
Имела ли право она назвать погребальную урну – девственной, если Тимада не только зачала, но и родила ребенка?
С точки зрения очевидного и разумного это совершенно неправильно. Но тем не менее было правдой! Ведь маленькая Тимада, увы, не успела испытать ни волнений замужества, ни радостей материнства, ни даже по-настоящему глубоких, сладких мук любви… И потому ее душа навсегда осталась девственной, как душа маленькой девочки.
И подруги тогда поняли, что хотела сказать Сапфо, скорбным хором подхватив странные слова. Эти смелые слова были правдивей настоящей правды, и никто из женщин не захотел изменить из погребальной песни ни слова.
Их маленькая Тимада и жила по-детски – так, словно все время куда-то торопилась. Она не ходила, а бегала, очень быстро ела, пила разбавленное холодной водой вино большими, жадными глотками и даже смеялась взахлеб, как будто наперед знала, что ей отпущено совсем мало времени. Или девушку заранее оповестил об этом кто-то из добрых богинь?
– Нет, я была не права: от Тимады остался не только пепел, – вдруг светло улыбнулась Филистина. – У Фаона даже глаза точь-в-точь такие же, как у матери. Они так похожи на воробьиные ягоды – две спелые черешни. Вот только волосы другие: светлые, словно в них с детства застыла морская соль…