Да, на практике все получилось
несколько по-другому… Командующему пришлось заниматься множеством
иных вещей. В том числе выслушивать унизительные разносы у кайзера,
как вчера утром…
Замок Цецилиенхоф был построен по
личному повелению Вильгельма в Новом саду Потсдама. Генералитет
несколько не понял этой траты - свыше восьми миллионов марок были
совсем не лишними в преддверии большой войны, на них можно было
«купить» почти пятую часть нового линкора. Но воля кайзера –
превыше всего. Саксонец Шульце-Наумбург создал элегантнейший
ансамбль из кирпича и тёмного дуба - солидный и в лучших
немецких традициях внушительный, но в то же время не подавляющий
стороннего зрителя. Замок быстро получил поэтическое прозвание «дом
тысячи дымов» из-за полусотни дымовых труб, ни одна из
которых не была похожа на другую.
Цецилиенхоф стал резиденцией
кронпринцессы Цецилии[1], в честь
которой, собственно, и был назван. Это было место отдыха и
уединенных размышлений. Поэтому, когда кайзер пожелал именно здесь
встретиться с начальником Генерального Штаба и
генерал-квартирмейстером[2], означенные
персоны впали в состояние стойкого недоумения и непонимания
происходящего.
Несмотря на сугубо увеселительный
характер, в Цецилиенхофе хватало и представительских помещений,
неброско, но элегантно оформленных Паулем Людвигом Троостом. Тем не
менее, Вильгельм Виктор Альберт Прусский принял своих генералов в
Большом зале, огромном высоком - в два этажа – помещении с большими
фронтальными окнами, украшенными кессонами.
Здесь, в окружении стен обшитых
панелями из благородных древесных пород и обстановки в стиле
«данцигского барокко», лучший штабной ум Германии Вильгельм
Кёнен вновь задался вопросом – что они все тут делают? И
окончательно перестал понимать своего кайзера. Вильгельм Второй не
предложил им сесть, уже немолодые генералы остались стоять, молча
выслушивая упреки, которые кайзер обрушил на них с первых же минут
встречи.
Он расхаживал перед крошечным строем
из двух человек энергичными и одновременно чуть семенящими шагами,
неосознанно пряча за бортом мундира - словно пытаясь защитить –
левую, увечную руку. Германский правитель в мундире с
многочисленным богатым бордом[3], с
толстым жгутом аксельбанта, был похож на большого раззолоченного
жука. Он и говорил, как жужжал – на любую тему, громко, резко,
нетерпеливо, вдохновенно. Слова сливались в один поток, где каждая
фраза по отдельности имела вполне определенный смысл, но все вместе
они окатывали разум как вода камень – не оставляя следов.
Восторженная толпа могла слушать такие речи часами, но здесь ее не
было.