Неразделенная любовь подчиненной к начальнику секретом не
являлась. У Ани были замечательные и красивые глаза изумрудного
цвета. Остальное, как и в пошлом анекдоте, составляла та самая
часть организма, для которой нет названия, несмотря на очевидность
наличия. Работала она отлично, так что у Антонова, даже если бы он
захотел, повода расстаться с ней не было.
— Шуточки у вас, Евгений Александрович! Я с нашими сотрудниками
никогда... Это кролики!
— Что? Взбунтовались?
Вот дурная привычка, понимаю — как только начинаю нервничать,
так сразу во мне просыпается неутомимый мастер плоских шуток.
— Передохли... — выдохнул Слава.
— Всё? — от удивления я даже привстал.
— До одного... Никто не выжил. Эпидемия какая-то.
Кролики у нас — никакой не ценный мех, а подопытные животные.
Допускаю, что кто-то из персонала втихаря употребляет их в пищу,
хотя я бы сильно подумал: сначала их заражают всякой дрянью, потом
фигачат недопенициллин... Но ведь всё равно мясо!
Что за мор случился среди ушастых — знать не знаю. Я не
ветеринар, и от разведения этих тварей далек, как от балета.
Наверняка какая-нибудь вирусная фигня, передающаяся
воздушно-капельным путем. В довольно тесном загончике любой чох
моментально поразит всё поголовье. И как назло анатомички —
исследовать погибших — у нас пока нет. Все собираюсь завести и все
другие дела, более важные, не дают.
— Трупы куда вывозить собрались? Есть тут скотомогильник
неподалеку? Если нет — сжечь.
— Федор Ильич сказал, всё сделает...
— Как бы вы без директора жили? Скоро без Чирикова в сортир
сходить не сможете. Клетки тоже уничтожить.
Вот... теперь новый расход. На новую «звероферму». Денег
практически не вижу. Только пришли десятки тысяч от Келера. И вот
их уже нет. Надо срочно дожимать думских. Пусть, наконец, открывают
городской «кошелек» и начинают платить.
***
Церковь наша приходская, Николая Чудотворца на Курьих ножках,
совсем недалеко. Прошел в сторону Садового немного, оставил по
правую руку Большой Ржевский переулок — и на месте. Кстати,
настоятели, что старый, что новый, не без гордости рассказывают,
что пушкинская избушка на курьих ножках, стоящая на Лукоморье — это
их храм. Родители поэта жили рядом, а сам Александр Сергеевич здесь
и родился. Впрочем, с местами, где солнце нашей поэзии увидело
свет, в Москве примерно как в Элладе с родиной Гомера — не
счесть.