— Ты что такой хмурый? — поинтересовалась Талль, разглаживая
белый накрахмаленный передник.
— Да вот, пишут про меня в очередной раз ерунду всякую. И это
«Московские ведомости», почти официальный орган печати. Какие
исследования, откуда два ассистента? — бросил я газету заметкой
вверх. — Кто-то что-то услышал, следующий придумал, а потом всё
собрали и переврали.
— Как ты сказал? Орган печати? — Вика хихикнула, подошла ближе.
— У тебя часто такие фразы бывают... И откуда ты их только
берешь?
— Свыше, — буркнул я. — Нам все дается свыше. Всякие беды тоже.
Священники говорят для укрепления духа.
— Не переживай так! — Вика подошла ближе, провела прохладной
рукой по лицу. — Все будет хорошо. Ой, а я тут на улице
Винокурова-младшего встретила!
— Емельяна?
— Его! Шел хмурый такой, на лице след от нагайки. Но старый.
Меня не узнал. Или сделал вид, что не заметил.
Я тяжело вздохнул. С Винокуровым-старшим мы насчет брата уже
давно не разговаривали. Заключили некий «пакт» о молчании. Прямо по
древнему правилу «не спрашивай — не отвечай». Тем более Александр
«встал» на новую подстанцию, дел у него было выше крыши.
— Нагайкой могли казаки приласкать. Их на разгоны стачек
вызывают.
Ой, зря власть злит народ. Вместо того чтобы дать гражданам
рабочее законодательство... точнее, вообще сделать народ гражданами
с правами — царь предпочитает плыть по течению. А мы вместе с ним
плывем к огромному водопаду. Ниагарскому.
Первый сигнал — нет, это даже не Ходынка. Давка станет дурным
знаком лишь для небольшой части неофициального духовенства. Всякие
толстовцы, иоанниты...
И не русско-японская война. Тут в царе засомневалась лишь каста
военных, да незначительная часть левой интеллигенции. Последние
будут радостно тереть ладошки. «Акелла промахнулся». Полезли в
Корею и получили по сусалам. Так вам и надо. Не с нашим рылом, да в
калашный ряд мировых гегемонов.
И даже не подавление Революции девятьсот пятого года, и не
Ленский расстрел заложили основу ипатьевского подвала — здесь
разуверилась в императорском доме правая интеллигенция, часть
пролетариата. Народ же все еще «безмолвствовал».
Финалом десакрализации Романовых стало Кровавое воскресенье. К
царю с петициями шли вчерашние крестьяне — рабочие со своими
семьями. И вел их «народный поп» Гапон. Шли с хоругвями, иконами.
Славили Николая, ждали и надеялись. А тут расстрел, казаки...
Погибли женщины, подростки — вся Россия ужаснулась.