— Есть выполнять! — отчеканил Сомов и тут же скрылся в
полутёмном казарменном коридоре, едва не задев дремавшего на
тумбочке дневального.
— Барыня нашлась! Счастье-то какое! Девочка моя ненаглядная. Вот
же бисово семя! Всыплю я ей, когда возвратится! — Несмотря на вес в
полтора центнера, Агриппина, легко поднявшись с пола, кокетливо
вздёрнула брови, а заодно и усики.
— Ты только ей это не скажи, а то запорет на конюшне, как девок
твоих, непутёвых.
— Поделом им, я ещё сверху добавлю, когда из лазарета выпишут!
Ишь, чего удумали, на конях барских разъезжать! Это ж где это
видано-то, чтоб служки за спиной у барыни безобразничали!
Лютый едва заметно усмехнулся: уж ему-то была доподлинно
известна кличка объезженного близняшками жеребца.
— Как она могла с нами так низко поступить? Это нечестно, Шорох!
Тварь! Паскудная рыжая тварь! Я её из-под земли достану! Изничтожу
суку! Мораной клянусь! — Зимний крест на предплечье почернел, а
рука Лопухиной занемела до самого локтя.
«Следи за своим языком, человек! Ты — ничтожная тля, и не тебе
порицать верховную жрицу храма моего. Ни в жизнь боле не клянись
именем моим и не поминай всуе его. На первый раз — прощаю, но ты
будешь наказана болью. Я всё сказала, козявка! Именем чёрной луны!
Да будет так!» — Бесстрастный стылый голос в голове Лопухиной
смолк, а вслед за тем графиню накрыла волна невыносимой боли.
— Евдокия, что с тобой?! Не молчи! Чем я могу помочь?! Что
сделать? Лекаря? — Полковник с девушкой на руках носился по
опочивальне Её Высочества и не знал, куда себя деть от
волнения.
— Шорох! Положи меня куда-нибудь! Да хоть на пол! Ну чего ты
мечешься савраской? Голова кругом от тебя идёт! — Евдокия отёрла
рукавом куртки кровавую пену с губ.
Неужто всё это правда? Всамделишная богиня? Не досужие выдумки
крестьян, не предания и небылицы, а во плоти, как есть! Я ведь
слышала этот жуткий, пронизывающий душу голос! Мне не причудилось,
нет! Он был — и оставил свой отпечаток. Верю! Истово верю!
«Ты не веруешь, а ведаешь! Не подменяй понятия, букашка, это
разные вещи. До такой степени, что твоим убогим умишком не
раскумекать и за сотню лет. Впредь знай: я жестока, но справедлива.
За то, что снесла кару, ни разу не вскрикнув… прими дар
драгоценный. Аномальный разлом сделал из тебя пустоцвет, я
исправила эту несправедливость. Вскоре ты познаешь счастье
материнства, а первочку свою наречёшь одним из имён моих. Коли
ослушаешься, угаснет чадо малое, так и не познав материнской
ласки!»