– Дитя мое, Мария, ты узнаешь своего старого воспитателя? Двадцать лет, с самого сиротского младенчества, охранял я твою ангельскую чистоту. Где твой слезный плач? На что ты променяла сладостные подвиги поста и бдения? Словно с высоких небес ты упала в грязную яму. Почему не сказала мне, когда согрешила, чтобы я взял на себя подвиг покаяния за твой грех? Каждый человек немощен, любой может пасть и согрешить. Только один Бог без греха. Ты слышишь, дитятко мое маленькое?
Но Мария не отвечает. Бледное лицо в пятнах стыда и ледяные руки безвольно упали. Будто кукла содрогается она в крепких руках старца.
– Мне ли ты не отвечаешь, жизнь моя! Ведь это ради тебя вышел я из затвора, ехал на лошади в эту даль, вкушал презренное мясо и упивался вином, выдавая себя за старого блудника.
Только на исходе ночи приходит в себя Мария и, успокоившись, говорит сквозь слезы:
– Стыдно и горько мне, учитель. Как я могу молиться Богу оскверненными устами?
– Дитя мое, да будет грех твой на мне. Я буду отвечать за тебя на суде Божием. Тебя же я умоляю, дитятко мое возлюбленное, вернись в свою келью, да затворись в ее спасительном покрове. Пощади мою старость!
– Если ты уверен, что Господь простит меня, то я готова все оставшиеся дни провести в покаянии. Я счастлива буду умывать своими слезами твои ноги, которые привели тебя сюда для моего спасения.
– Встань же! Пойдем отсюда.
– У меня здесь в тайнике много золота. Что мне с ним делать?
– Это нечестное богатство, деточка. Оставь его, и уйдем.
Бесшумной тенью проскальзывают беглецы мимо хозяина, храпящего за столом в обнимку с пустым кувшином и обглоданной костью. Авраамий подсаживает Марию на широкое седло из воловьей шкуры, садится сам. Сперва сильно гонит старец лошадь, отдохнувшую за ночь. Затем, когда город остается далеко за холмами, он спешивается и ведет ее под уздцы, радостно оглядываясь на притихшую Марию, как пастырь на заблудшую овечку.
И не страшно, что во время этой поездки пришлось оскоромиться. Господь не в желудок смотрит, а в сердце. И если там живет жертвенная любовь к падшему созданию Божию, то и Небеса сорадуются спасительному обращению. И не страшно, что от долгой тряски в седле напомнили о себе старые переломы, отбитые почки, которые теперь ноют и горят.
…Три года на берегу солнечного Геллеспонта он ради послушания епископу обращал в христианскую веру язычников. Три года избивали его несчастные язычники кольями и камнями до полусмерти. Но однажды собрались вместе и вспомнили, что ни разу от старца никто слова плохого не услышал, но только ласку и кроткие вразумления. И пошли они к Авраамию, и просили его пасти их стадо заблудшее.