. Он также попросил меня быть попечителем Фонда Эллы Лиман Кэбот, который год за годом продолжал осуществлять его филантропическую позицию «поддержки людей, имеющих идеи». Через этот фонд я был связан со знаменитым преемником доктора Кэбота доктором Полом Дадли Уайтом и другими друзьями в уникальной и очень близкой мне филантропической деятельности.
Во-вторых, у меня возникла дружба с Эдвином Дж. Борингом, который приехал в Гарвард во время моей учебы за границей. Боясь, что мое назначение на кафедру социальной этики может отдалить меня от собственно психологии, я спросил Боринга, не могу ли я ассистировать ему в его вводном курсе знаменитой Психологии-I. Он согласился, и, таким образом, я приобрел некоторый опыт преподавания разделов экспериментальной психологии (но не в проведении демонстраций экспериментов, где я бы определенно потерпел неудачу). При поддержке Боринга я продолжил писать об образности. Знакомство с человеком такой изумительной энергии и столь лично цельного, с такой глубокой исторической эрудицией и тщательностью в работе оказало и продолжает оказывать на меня сильнейшее влияние и принесло мне величайшее удовлетворение за мою профессиональную карьеру.
Менее близкими, но столь же важными были мои контакты с Уильямом Мак-Дугаллом. Я ассистировал ему, как и Борингу, в его начальном курсе. Нет нужды говорить о том, что эти два курса заметно контрастировали. Восхищаясь силой и независимостью Мак-Дугалла, я разделял все преобладавшие антимакдугалловские предрассудки. Я сожалел о его доктринах инстинктов, интеракционизма и группового разума (которые я, подобно большинству других американцев, понимал только наполовину). Хотя Германия отвратила меня от моей студенческой полуверы в бихевиоризм, я чувствовал, что антагонизм Мак-Дугалла по отношению к преобладающим американским психологическим убеждениям заходил слишком далеко. Его решение проблемы каузальности – целенаправленности казалось столь же дуалистичным, как и решение Мюнстерберга, и не более удовлетворительным. В то же время я находился под влиянием его точки зрения и считал, что в более поздние годы она стала более убедительной. В Америке у Мак-Дугалла всегда была плохая пресса. Несмотря на его ораторские таланты, британский стиль полемики снижал эффективность его доводов. Приблизительно после семи лет в Гарварде он перебрался в университет Дюка, где продолжал свою монументальную ересь до своей смерти в 1938 году. В Дюк он пригласил другого моего учителя и друга, Вильяма Штерна, бежавшего от Гитлера и пережившего Мак-Дугалла на два года. Мак-Дугалл также предоставил убежище Райну с его парапсихологическими исследованиями, снова демонстрируя свою независимость от преобладающих психологических нравов.