Сейчас он довезет меня до квартиры,
возможно, даже проводит, чтобы наверняка успокоить свою совесть. А потом
исчезнет, как будто его никогда и не было.
Ах да, еще нужно забрать свои вещи, они у
меня скопились за год. И что очень противно – квартиру оплатил мне он. Еще
несколько месяцев я вроде как живу у него, а не у себя.
Ой, к черту эти уничижительные рассуждения
жертвы! Хоть какая–то польза от убитого года на этого козла. Нечего мучиться
совестью. Да меня, может, сейчас и вовсе попросят освободить жилплощадь! И все
равно, что искала квартиру я, оплата была не от меня.
Ах да, еще Власову нужно будет убедиться,
что я не вернусь в его двор, чтобы раскрыть глаза на правду той блондинке, его жене.
Еще один повод пасти меня подольше.
Но тут сложнее. Придется Алексею жить в
постоянном страхе, кто знает, что мне придет в голову через неделю.
Наконец–то мы подъезжаем к высотке, где расположено
мое съемное жилье, но не спешим выходить. Я–то с радостью, но дверь
заблокирована.
– Открывать будешь? – спрашиваю, теряя
терпение.
– Буду. Но ты так и не сказала, ты беременна?
– спрашивает Власов, проникновенно смотря на меня.
На такой поворот я не рассчитывала,
ожидала шантажа, но не допроса о том, о чем я и сама не знаю. Могу только
предполагать и надеяться.
– Знаешь, Леша, – намеренно обращаюсь к
нему ласково и наклоняюсь вперед, – тема такая животрепещущая, прямо не знаю,
что сказать, кроме, – наклоняюсь еще сильнее, интимно прижимаясь к Власову,
достаю до кнопки разблокировки с его стороны, жму на нее и договариваю, – катись
к черту!
И с видом победительницы открываю дверь и
торопливо подбегаю к подъезду. Но я зря переживала, машина отъезжает
практически сразу, никто за мной не собирался гнаться. Видимо, считает, что я и
так никуда не денусь.
Поднимаюсь на лифте на свой этаж, забегаю
в квартиру, запираюсь, а потом прямо так, не разуваясь, шлепаю в комнату и просто
падаю на диван. Сила духа покинула меня, не перед кем изображать браваду и
вперед выступает вся боль от предательства.
Ощущаю себя грязной и использованной. Ведь
я целый год позволяла себя дурачить, строила воздушные замки там, где их нет и
быть не может. И хотя я не знала, но на душе так гадко от того, что участвовала
в измене, аж снова тошнит.
Скидываю–таки обувь и сворачиваюсь
калачиком, больше не сдерживая слезы и отпуская себя.