Даже в таком виде мне все это казалось довольно необычным —
почему, например, за сотни лет ни разу не появлялся какой-нибудь
амбициозный и талантливый практик, перешагнувший не только ступень
Обладателя Истока, но и следующую за ней? Такому должно хватить
сил, чтобы поломать всю эту систему и прогнуть ее под себя. Увы,
ответа на этот вопрос я пока не нашел.
***
Процессия была... пышной. Церетеус, в черно-синих цветах рода,
ехал впереди на вороном жеребце, безразлично оглядывая кланяющихся
крестьян. Сзади, на таких же вороных скакунах, следовала достаточно
небольшая свита — всадников десять, не больше, — и... девчонка лет
шести. Все те же черно-синие цвета дорогого платья, распущенные
волнистые волосы, небрежно рассыпавшиеся по плечам, нос с
внушительной горбинкой. И этот нос она задирала куда больше, чем
кто бы то ни было, включая самого гертэна. Сидя в обычном мужском,
не дамском седле, она оглядывала мир с таким... презрением, что я
невольно почувствовал к ней сильную неприязнь. Вот же разбаловали
девицу.
Пока я разглядывал процессию — невольно вышел из-за сарая, сам
того не заметив. И только когда всадники начали проходить мимо
нашего дома, понял, что, несмотря на мой рост — меня тоже прекрасно
видно. Заборы-то в деревнях были сугубо символические — максимум,
низенькая кованая решетка из хренового железа, как у нас. А
зачастую и ее не было. А я тут стою с глупым лицом и едва ли в носу
не ковыряюсь. Типичный необразованный крестьянин, блин.
Девчушка, проезжавшая мимо, остановила на мне мимолетный взгляд,
после чего фыркнула и громко сказала в воздух:
— Ха! Одиннадцать процентов сродства! Не знала, что в деревнях
даже такое встречается!
Ах ты...
Я поднял руку, на автомате собираясь оттопырить средний палец,
но тут до меня дошло, что в этом мире такой жест неизвестен. Ну,
или просто имеет другое значение — по крайней мере, я не видел,
чтобы его кто-то использовал в таких ситуациях. Так что я сделал
то, что сделал бы типичный ребенок. Передразнил ее.
— Ха! Одиннасать просентов сротства! — и, подумав, показал язык,
скорчив гримасу понеприятней.
— Отец! Он... он... меня оскорбил! — девчонка, явно к такому
непривыкшая, разинула рот, как рыба, выброшенная на берег.
Черт. Черт. Черт. Клятое детское тело, опережающее разум!
Куда делись мои мозги? Зачем было тыкать палкой спящего медведя?
Ну повела она себя грубо — мне-то какая разница? Ей же лет шесть,
блин! Я едва не застонал, застыв на месте и торопливо соображая,
что делать. А если местные аристократы имеют право за такое
выпороть и меня, и всю мою семью заодно? Или сделать еще что
хуже?