Но с каждым летним днем все реже и слабее были поклевки. И все чаще колокольчики донок лишь мелко тряслись от воровских пощипываний и покусываний придонной мелочи, которая лишь обсасывала и сбивала насадку. К своему омутку я уже приходил, скорее, по инерции впечатлений конца весны и в уже упрямо-настойчивом: а вдруг?.. А если повторится то, хоть чем-то похожее на весенний ход и рыбье разудалье в цветение шиповника, разумом понимая обратное…
Однажды я пришел к воде почти ночью, может быть, на зыбкой границе ночи и начала молодой зари. И, подходя к месту, вдруг замер от странных звуков, идущих от реки. Словно звонкое причмокивание и чавканье слышалось из зарослей прибрежных кувшинок. Мне показалось, что я вижу, как шевелятся листы на воде, хотя, может быть, это просто был обман зрения, и лишь теплый воздух струился над рекой. Я долго тихо сидел у воды, не разматывая удочек, и убедился, что речные «поросята» – создания не эфемерные, а вполне реальные. В траве время от времени слышались мягкие шлепки, и кубышки словно раздвигались чьими-то крепкими телами.
Едва стало светло, я разделся и зашел в теплую воду, а потом поплыл к месту, где явно жировала какая-то рыба. Перевернув несколько лопухов кувшинок-кубышек, я обнаружил на нижней их стороне множество всякой живности. Набрав этой всякой всячины в полиэтиленовый пакет, я вернулся на берег, уже освещенный солнцем. Донки в этот раз так и остались не размотанными.
Следующей ночью-утром я уже сидел на берегу залива, где накануне собирал пиявок и букашек с травы. А за поворотом виднелись кусты, у которых ждал меня заветный омуток, омываемый стремительными струями быстрой реки. Но мне он уже был неинтересен, словно мимолетный и случайный приятель. Разве что – до следующей весны?.. Слишком тоскливо-пустынными стали его воды. Здесь же, далеко в стороне от быстрого течения, царило аксаковское тиховодье, еще пока не известное мне и поэтому притягивающее.
В этот раз и снасти у меня были тиховодные. Вскоре на воде закачались два поплавка-гусиное перо, которым я по старинке отдаю предпочтение. Длины моих шестиметровых удилищ как раз хватило, чтобы достать до кромки кувшинок, за которыми дно круто уходило вглубь. Бровка!.. Просто классика… А насадкой у меня в этот раз служили те самые пиявки и букашки, подсаженные ввиду ничтожных размеров к навозному червячку. Впрочем, я чередовал потом ингредиенты этого странного «продуктового» набора, добавляя к найденышам одного или двух опарышей, потом – опять червячка-навозника. На крючке второй удочки была манка, сваренная на молоке, размятая с растительным маслицем и едва задетая пробкой от пузырька с анисовым маслом.