– Да, это не укрылось от меня, – сказал я, – мне сразу стало понятно, что мой приезд не был вам желателен, и, сознаюсь, я испугался этого.
– Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или, вернее, для нас обоих, – сказала она. – Для вас, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня…
– Почему для вас? – удивленный, переспросил я, видя, что она остановилась в затруднении.
– Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.
– Мое счастье зависит от любимой женщины, – сказал я, – но все же почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным?
– Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил ясность вашего соображения, – сказала она. – Если уж на то пошло, буду откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками Гросбуа. И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать его положение.
Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром, беспокойство его о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибиль холодна ко мне, и, наконец, довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения.
– Вы правы! – воскликнул я.
– Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами.
Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному направлению, в одном из окон я увидал его маленькое желтое лицо, обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак приветливо замахал рукою.
– Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как вы мне сказали, – проговорила она. – В его интересах женить вас на своей дочери, и потому он оставил вас в живых. Но если мой отец поймет, что это невозможно, о, тогда, мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить их последнего представителя!
Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мне всю громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во мне участия! Если бы я и вовсе исчез с лица земли, никто даже и не осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Все, что я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться!