Действительно, ветер мотал сквозняком скрипучие петли. Он встал во весь рост в небольшой восьмиаршинной избенке и потянулся. Позади заслышал он вновь тихие почти всхлипывания. Зашагал босыми ногами по влажному, с раскиданным сеном полу. Взялся за мерзлую скобу, потянув на себя расшатанную дверь.
В комнатке горели свечи: их было много. Он увидел черное пятно, похожее на домовину, у изголовья склонилась и всхлипывала, стенала изможденная мать.
– Ступай! С сестрой попрощайся! – И в спину его тихо толкнули.
Он робко шагнул по скрипучему полу:
– Черт тебя задери! – так клял он себя. Половица под ним взвизгнула, потом вторая, третья. Так до самого гроба.
В нос ударил неприятный запах. Так пахло мертвое тело, таял воск свечей, стекая на пол пятнышками.
Мать вдруг куда-то исчезла. Он глянул на сестру: совсем как живая.
Слезы застили глаза, в горле просохло. Он припал к ней, взмолившись:
– Тануля, вставай! Ты живая!
Как вдруг за спиной заслышал он звуки. Так плакальщицы все забожили:
– На покойницу-то разумши! Худу быть!
Он поднял голову: у сестры медленно начал открываться рот, лицо исказилось, становилось постепенно вдруг взрослым.
Он в ужасе обернулся – вокруг никого! Все разом поплыло перед очами, и свечки вдруг разом потухли.
Он достал спички и свечу из кармана, зажег ее и поднес к гробу.
Сестры уже там как не бывало. И резко отпрянул, в гробу увидев себя самого вместо покойницы!
– Ленька, штым ты кудлатый! Вставай, а то всю жизнь проспишь!
Пантелкин открыл глаза и сел на кровати. «Приснился кошмар», – пришла в голову первая мысль.
Дед потрепал его за плечи.
– Ну ты, примусник, поаккуратнее, а то я и вмазать могу! – огрызнулся Пантелкин.
– Рожна тебе! Не суди старикашку! – дед Пафнутий с аппетитом хлебал стылую мурцовку. – Когда твои чижики-то придут? – спросил старик, облизывая ложку.
– Ты, Дед, не шухари напраслину, – отрезал Леня, затянулся «Дукатъом», пуская дым Деду в лицо, – свари мне лучше кофий.
– На горсточку и станется, маненько…
Дед возвел глаза в потолок: «Учи ученого! Что я, шкет на побегушках?! Не буду больше тебе собить!» – раздумывал старик. Однако же повиновался, зашаркав по коридору в сторону кухни.
Дед Пафнутий был тщедушным старикашкой со слезящимися бегающими глазками. Еще до революции Пафнутий был известен в тесных кругах по кличке Дворянин. После октября семнадцатого, скупая краденое, заделался мантье, в простонародье – перетырщик.