Иван-царевич и сам не заметил, как рассказал все это Бабе Яге. Она слушала, не перебивая, а когда он закончил, сказала:
– Так зачем же ты ее выручать идешь? Не ходи, коль не люба она тебе.
– Понимаешь, традиции ведь, – уныло пробормотал тот.
Ночью Иван-царевич на печи ворочался, постанывал, видно, снилась жена.
Баба Яга достала из-под лавки корзинку и выудила из нее клубок с надписью «Дорога до Кощеевых палат». «Хоть ты и царевич, Ваня, а дурак!» – подумала она. Потом повернулась и посмотрела еще раз на Ивана. Тот как-то поуспокоился, затих, и даже улыбка заиграла на его пухлых губах, он сладко причмокивал – ему снились ее, бабки-ежкины куличи и плюшки.
Баба Яга положила клубок на видное место и вслух сказала:
– И все-таки съесть тебя было бы гуманнее…
– Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана, я показал на блюде студня…
Посередине комнаты стоял высокий молодой человек в ярко-желтой рубахе, картинно выгнув грудь и убрав за спину руки. Напротив возвышался накрытый к обеду столом, за которым сидели двое – один, постарше, в клетчатом домашнем халате, с острой бородкой клинышком и жестким взглядом серых глаз, притаившихся за блестящими стеклами золоченого пенсне, второй, помоложе, в темном отутюженном костюме и белой накрахмаленной сорочке.
Тот, который помоложе, наклонился и громко зашептал в ухо товарищу:
– Да он сумасшедший! Он же может кого-нибудь за столом вилкой ткнуть!
Молодой человек в желтой рубахе сделал паузу, вскинул руку и, направив грязный указательный палец в сторону того, кого называли профессором, зычно и с нотками обвинения в голосе пробасил:
– А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?
После этих слов он резво подошел к столу, плеснул из графина в рюмку водки и опрокинул себе в рот.
– Зина, детка, – крикнул профессор, – уноси со стола водку.
И повернувшись в сторону высокого молодого человека брезгливо ткнул пальцем в его желтую рубаху.
– Откуда у Вас, позвольте-с спросить эта гадость?
– Это? – переспросил высокий, любовно оправляя полы рубахи, – это товарищ Швондер подарил.
– Ну вот, полюбуйтесь, Иван Арнольдович, – повернулся профессор к своему соседу, – опять этот прелестный домком.
– И напрасно вы, профессор, домком прелестным ругаете, – молодой человек в желтой рубахе ловко насадил на вилку малосольный огурчик и отправил себе в рот, – он, между прочим, меня на конкурс пролетарских поэтов послал.