Чёрт. Потираю лоб рукой.
– У нас заканчивается, – отвечает девушка, показывая на капельницу и стоически делая вид, что не заметила моего вырубания. Киваю, мучительно протирая глаза. Времени едва ли прошло больше часа.
Не всегда, но алгоритм ведения такого пациента подразумевает подшивание мочевого катетера для ежедневного промывания пузыря в течение нескольких дней. Кот ходит в памперсе и защитном воротнике, и ему назначается курс капельниц в надежде спасти те почечные клетки, которые ещё остались в живых. «Раскачать почки», – говорят врачи, пока они не «схлопнулись окончательно».
Почки – очень скромные, терпеливые органы. Держатся до последнего, не жалуясь и почти ничем не выдавая своего состояния, разве что белок в моче может проявиться на начальных стадиях. А потом разом сдаются.
Нужно хотя бы пять процентов их живой ткани, чтобы кот продолжил жить дальше, а у него их, похоже, три с половиной.
Отключаю капельницу, подшиваю катетер – кот на прокол кожи даже не реагирует.
Помню, на физиологии мы проходили тему «Болевые раздражители». Суть была в том, что лягушка переставала реагировать на погружение лапки в стаканчик с кислотой, когда другую её лапку сильно сжимали пинцетом. Вывод делался такой: сильный раздражитель перекрывает собой более слабые.
По всей вероятности, коту так плохо, что прокола кожи он даже не чувствует.
Те занятия по физиологии никого не оставляли равнодушным. Первая половина урока происходила под эгидой выпускания, а затем поиска и поимки лягушек, которые начинали скакать по всему классу. На фоне всеобщего веселья и кипиша, у препода случалась истерика, он грозился всех отчислить, стучал кулаком по столу, брызгал слюной, вспоминая всуе декана, и только после этого, в напряжённой тишине, лягушки возвращались на столы, чтобы умереть во имя и на благо.
Чтобы избежать их убиения, я воровала отработанные лягушачьи трупики, которые выбрасывались в конце занятия в стеклянную плошку, и хранила их в холодильнике у Настеньки. Светловолосая, с огромными синими глазами и пушистыми ресницами – словом, представляющая собой сказочную нимфу и фею одновременно, – помимо хрупкой обманчивой внешности, Настя обладала суровым, хриплым, прокуренным басом, которому позавидовал бы любой, даже самый пьяный прапорщик. Жили мы в многоэтажной общаге, и она – прямо надо мной. Её соседка по комнате, Наташа, с утра пораньше выходила в коридор, рьяно трубила в надыбанный где-то пионерский горн и затем громогласно кричала: «Па-а-адъё-о-ом!», чтоб на лекции никто из их отсека не проспал. И у них был холодильник.