и автономия населения, основанная на
убеждении действовать самостоятельно в согласии с государственным интересом. Но стилистический и вкусовой разрыв, заключенный в этих вариантах, даже более радикален, чем в некоторых иных.
Поэтому можно ожидать, что вариант «правительность» утвердится в текстах на русском языке как наиболее употребимый.
Что более существенно для критической аналитики правления, чем перевод понятий со значащей морфологией, – это возможность ясно различать модусы власти. В своей книге Дин предлагает методологически обоснованное и особенно ценное в этом свете различение управления и господства. Здесь он методично следует за гипотезой Фуко о генеративном характере власти, которая не только подавляет и ограничивает, но также дифференцирует, соблазняет и производит, прежде всего – формы субъективности и свободы. Важность этого различия в нашем контексте связана с характером послесоветской интеллектуальной и политической дискуссии, которая почти никогда не различает эти два понятия и две формы власти. Этим мы прямо обязаны утвердившейся неразличимости государства и правительства. Тогда как именно на их различении основаны процедурная логика демократии и механизмы социального государства, эти ключевые компоненты комплекса правительности. Уже позднесоветские официальные формулы всеобщего единения (партии и правительства, партии и народа, народа и государства), скептически травестированные в неподцензурном диалоге населения, прочно спаяли государство и правительство, защитив эту связку даже от академической рефлексии. В результате, сегодня «государство» становится основным, а часто и единственным негативным понятием политического опыта. Обличая de facto правительство или отдельных чиновников, современные российские критики называют государство причиной нерешенных политических проблем и гражданских дисфункций. В развитие этого взгляда, в повседневной и академической критике государства 2010-х широкое хождение получили архаизирующие квалификации «средневековье», «феодализм» и «сословность». Утратив таким образом точку опоры в отдельном понятии государства как гражданского союза и общности, соотносимой с государственным интересом, мы лишены основного инструмента рефлексивного описания и ценностного суждения. Невозможность отличать технологии управления от практик господства рож дает иллюзию тотального государства-администрации-господства-принуждения, подталкивая любой анализ власти к разновидности морального служения или осуждения.