– Зачем, на улице двух вершников видел, а на задах никого. Так вот, увидел меня хозяин и руками замахал, мол, иди, иди, не до тебя! А потом, видать, вспомнил и говорит: «Коконя, сбегай к бондарю. Бадью заказал ему, моя-то развалилась, а воды вон сколько требуется». Через сколько-то времени несу бадью прямо по улице. Меня стража цап-царап! Отвели к хозяину. Во дворе говорили шепотом: князь и иже с ним почивать рано легли – из Дмитрова конец немалый. Я ж переночевал у бабки Бобылихи. У нее что хорошо: с чердака заезжую избу видно и всю улицу. Заутра, это, значит, в день апостола Иакова (9 октября), мы не успели с ней хлеб с луком дожевать, на улице конский топ. Выглянули – не меньше сотни кромешников… – Коконя поперхнулся, возможно, вспомнил, что Аника тоже опричник, и поправился: – Так вот, не менее сотни государевых опричников. Их не признаешь – все верхами и в куколях, вроде схимников, а с саблями и луками. По селу промчались, всех в избы загоняли, а кто замешкался, посекли, сам видел. – Коконя перекрестился. Он отдышался. Аника не торопил, прошелся из угла в угол. Рассказчик тяжело вздохнул и продолжал приглушенным басом:
– Эти самые, вроде схимники, избу приезжих окружили. На этот раз и с огорода. Потом тихо стало, кто из селян сунулся за водой как бы, плетьми и саблями в избу загоняли. Легкий топ послышался. Пять в таких же схимах ехали, под ними кони постатнее да сбруя сверкает. Опричники, что на улице, этим пятерым до луки седельной поклон отдавали. Эти пятеро в приезжую избу завернули, перед ними ворота настежь. Сколько-то долго тишина стояла, потом в заезжей гвалт поднялся. Из избы голые выскакивали, больше бабы. Их на дворе саблями секли, а тех, кои на улицу вырвались, лучники кончали. Потом опять все затихло. Пятеро сели на коней и уехали в слободу. За ними все остальные схимники. На охране избы остался десяток. Они стащили с улицы на двор голышей, коих настигла смерть… Далеко за поддень деревня опомнилась и зашевелилась. Печи затопили, за водой пошли. Однако остановятся две соседки у колодезя словом перекинуться, глядишь, вершник появился, плеткой грозит, бабы кто куда.
Коконя замолчал, Аника остановился подле рассказчика:
– Ну, ты чего?
– Страшно, хозяин… А на другой день рано утром пришли люди из слободы, привезли гробы, много гробов. На кладбище Понизовском большую могилу вырыли и поставили туда тринадцать гробов. Говорят, поклали туда пять мужиков и восемь баб голышом, покидали одежонку кое-какую. Поп пришел… А в двух крытых повозках еще десять гробов увезли… – Коконя замолк, задумчиво вглядываясь в темный угол избы, и нехотя продолжал: – Селяне обходили заезжую, а я в обед задами прошел туда. Во дворе чистота, песком посыпано. А в избе все вверх ногами! Кровь на полу и на стенах, ворохом ковши, склянки, тряпье… Я тут стон услыхал, насмерть перепугался, а потом из-под печки хозяйку заезжей избы вытащил. Святой водой побрызгал, отошла, очнулась, немовать начала – язык у нее отнялся. А еще один гроб в избе остался. Говорят, покойничек сбежал…