– Без сомнений, выгонят, – кивнула Таня, – потому он так и волнуется.
Это было правдой, и все поняли ситуацию, когда директор театра начал говорить. Цирковых увольняли без сохранения жалованья. Театр закрывался до особого распоряжения новых властей. Работа над спектаклями и новыми постановками будет свернута. Дирекция театра очень просит бывших сотрудников не оставлять свои личные вещи.
– Вот видишь! – Фира толкнула Таню острым локтем. Та в ответ пожала плечами – с удивительным безразличием.
Между тем среди артистов поднялся ропот. Раздались громкие крики:
– Это безобразие! Хоть бы половину жалованья сохранили! У меня дети! Чем я буду кормить детей! Кабаре позакрывались, где мы выступать будем!
– Тише, тише! – Директор умоляюще поднял руки вверх. – Театр больше не финансируется властями, спектакли нам давать запрещено – откуда взять вам половину жалованья? Кто вам платить будет эту половину? Мы тоже в таком же состоянии, как и вы! Поверьте, эта мера временная, все очень скоро образуется!
– Образуется, как же! – выкрикивали из рядов. – Можно подумать, красные придут к власти и сразу театр откроют! Гришин-Алмазов казну выгреб, чинуши его в Париж готовятся с деньгами бежать! А мы подыхай с голоду!
– Ситуация действительно тяжелая, но… – попытался что-то сказать директор, и в этот момент в него запустили бутафорским башмаком, а следом полетели разные вещи. Люди кричали, улюлюкали, свистели, поднимаясь с мест, били мебель, бросая в директора обломки и щепки. Вынужденный укрыться за большой декорацией в виде старинного замка, директор продолжал оттуда что-то вещать, но никто не желал его слушать.
Начался самый настоящий погром. Артисты громили мебель, остатки декораций, стены, зеркала, окна… Это действительно был приступ отчаяния, вдруг сплотивший толпу, – приступ отчаяния и обреченности, который порой бывает страшней и убедительней любых доводов рассудка.
На этом громком фоне Таня вместе с Фирой тихонько выскользнули из репетиционного зала. Им в спину прозвучал жуткий грохот и пронзительний жалкий визг: чем-то тяжелым били рояль, пытаясь выдернуть клавиши.
– Господи, как жаль, – в глазах Фиры стояли самые настоящие слезы, – неужели мы никогда больше не вернемся сюда?
– Не знаю, – честно ответила Таня. На самом деле прощание с Оперным театром не было для нее такой мучительной потерей. Она давно поняла, что совершенно не годится в артистки. И еще поняла, что тратить время на чужие дела больше не будет. Ведь театр был чужим делом, не ее.