И все идет идеально до того момента, пока я не поднимаю глаза и не встречаюсь взглядом с полыхающими злобным огнем зелеными омутами. Знакомыми зелеными омутами, обещающими разложить неугодного на столе для опытов и препарировать затупившимся скальпелем долго, с чувством, с расстановкой.
– Смирнова.
Констатирую данность и испытываю легкое раздражение от того, что девчонка не то что не собирается падать к моим ногам – даже не улыбается. Она, скорее, послала бы меня таким затейливым маршрутом, что я бы потерялся в хитросплетениях словесных конструкций.
Спасает пресловутая профессиональная этика. Меня – от культурного шока, Вику – от неизбежного увольнения. Потому что разбитый о голову клиента графин ей бы вряд ли простят.
– На правильных девочек потянуло?
Оценив подлянку судьбы, хохочет Пашка и падает на стул, когда Смирнова удаляется на достаточное расстояние, чтобы не слышать нашего разговора.
– Цыц.
Осекаю приятеля. Уклончиво пожимаю плечами и сосредоточенно жую нижнюю губу, продолжая смотреть в спину балансирующей с тяжелым подносом официантки.
Пожалуй, если бы взглядом можно было испепелять, то одежда Смирновой давно бы уже осыпалась прахом к ее аккуратным темно-синим замшевым балеткам с маленьким белым бантом на боку. Но я способностями мага-огневика не обладаю, поэтому мерно раскачиваюсь на стуле и в который раз за день пытаюсь понять, почему меня так сильно злит откровенная неприязнь зазнавшейся отличницы. С явно непомерной гордыней для того, кто работает обслуживающим персоналом.
– Ваш заказ. Приятного аппетита.
Грациозно выплыв из кухни, цедит сквозь зубы Вика, расставляет перед нами посуду и убегает принимать заказ у только что вошедших посетителей. И я, может, и хочу к ней придраться, но кофе в «Карамели», действительно, горячий и терпкий. С красивой нежной пенкой в блестящей чистотой кружке. А вафли моментально тают во рту, стоит лишь откусить небольшой кусок.
– Было вкусно. Сдачу оставь себе, – снова обжигаюсь огнем зеленых омутов, когда Смирнова возвращается, чтобы забрать пустые тарелки и удивленно выгибаю бровь, напарываясь на совсем уж неожиданное.
– Мне не нужна твоя милостыня, – произносит она твердо и ухмыляется. Правда, чувствует, что ходит по тонкой грани, разворачивается до того, как я успеваю что-то произнести, и быстренько ретируется. Оставляя меня наедине с опаляющей внутренности досадой и довольно скалящимся Веселовским, подкидывающим поленьев в разгорающийся костер.