Пижама, явно доставшаяся от кого-то, чересчур велика, и оттого сквозь широкую горловину видны и тончайшие ключички, и эти вот острые плечи.
Запястья-веточки.
И неожиданно крепкие пальчики с перламутровыми коготками.
— Погоди, деточка, — сказала Калерия Ивановна, наливая огромную миску супа. — Покушай хорошо, горяченького…
Отказываться Розочка не стала, лишь кивнула и вежливо произнесла:
— Спасибо.
— А… что с твоими… волосами? — Калерия Ивановна накрыла макушку ладонью. — Опять?
— Ага, — Розочка сморщила носик. — Дуры они там. Все.
— Ужасно, — вздохнули сестры, глядя отчего-то друг на друга, и во взглядах их читалась растерянность, сути которой Свят совершенно не понимал.
А пение оборвалось.
И загудела радиоточка, вдруг вспомнив, что трудящийся народ следует приветствовать веселой песней. На кухню же вплыла дама в шелках с лицом, покрытым толстым слоем чего-то бледно-зеленого, изрядно напоминающего болотную слизь. А за дамою показалась массивная фигура оборотня, со сна глядевшегося раздраженным. И Святу подумалось, что становится людно.
4. Глава 4
Глава 4
Хотелось спать.
И орать.
Кидаться посудой, чтобы разлеталась она о стены со звоном, а потом еще и по осколкам пройтись, чувствуя, как хрустит под каблуком драгоценный фарфор.
Вместо этого Эвелина аккуратно вытерла тарелку, доставшуюся от бабушки, и убрала ее в сервант. Провела ладонью, поправляя заклятье сохранности, которое вновь почти истаяло, и поморщилась.
Слегка.
Поспешно глянула в зеркало, чтобы убедиться, что и столь краткое проявление эмоций не нанесло вреда ее внешности. Похлопала кончиками пальцев по щекам.
Раскрыла рот, как можно шире, и язык вытянула, да так и застыла, разглядывая его, силясь понять, не стало ли хуже.
Не стало.
Кажется.
И эта мысль не то чтобы настроение улучшила — разве можно говорить о хорошем настроении, обретаясь в этаком убогом месте — но, во всяком случае, гнев поутих.
Эвелина коснулась кончиком языка зубов.
И улыбнулась своему отражению. Вот так, едва-едва, лишь кончиками губ. Даже не улыбка, но тень ее, в которой есть толика загадочности, тайны. И взгляд слегка в сторону, сквозь ресницы, как бабушка учила. Стоило подумать, и настроение вновь испортилось.
Бабушке хорошо.
Она при императорском театре числилась, и не просто кем-то там, но примою. У нее ангажементы на годы вперед расписаны были. Ей рукоплескал сам император, хотя о том вспоминать не следовало. Некоторые шептались, что на одних рукоплескательствах дело не закончилось, что удостоилась некогда Серебряная Птица высочайшего внимания, но правда это или так, досужий вымысел, Эвелина не знала.