Но вот, наконец, и свобода. Ею повеяло по дороге домой, когда показались пять дубов на холме, и пастухи, стерегущие там господское стадо. Все стало на свое место, будто и не было по иному, словно вечность застыла каплями свежести на стеблях трав. Скрип колес брички терялся в дали. Жаворонка глас говорил о начале лета, о жизни, о возможности полета.
Любимый дом встретил Пашу поклонами отцветших яблонь и груш, лаем борзой и песнями дворовых с кухни. На веранду выбежала девочка подросток, лет двенадцати.
– Молодой барин! – воскликнула девочка, перестав подпевать.– Пелагея Павловна! Барыня! сынок ваш приехал.
Барыня вышла как всегда, не спеша с достоинством высокородной когда-то очень красивой пятидесяти пяти летней женщины.
– Матушка! – Павел пал перед ней на колено, и целовал руки, пахнущие розовым маслом.
– Явился. Почто не отписал, что будешь?
– Хотелось сделать тебе сюрприз.
– Внезапность, друг мой, хороша на войне, а не дома. Полно встань. Дунька! Поставь ещё один прибор.
Павел сел в любимое, плетеное кресло, к нему подбежал вислоухий щенок, и уткнулся
в сапог.
– Раз ты приехал, – продолжала Пелагея Павловна, поедешь со мной в гости. Княгиня Ачинская Таисия Прохоровна приглашает нас в гости к своей куме на недельку, другую пожить. Может, оженю тебя непокорного.
– За что, маменька?
– Нелединский мне все отписал, все в великих подробностях. На девиц младых не глядишь, на женщину старше себе заглядываешься.
Взгляд матери стал суров и неумолим.
– И ты знаешь, кто она? – нерешительно поинтересовался Паша.
– Да. У неё самой сын взрослый. Да кстати, насколько мне известно, приглашена и княжна Юлия Алаповская. И я настаиваю. Слышишь. Настаиваю на том, чтобы ты был предельно любезен с ней.
– Как угодно,– Павел понимал, что спорить бесполезно.
– Да мне угодно,– Пелагея Павловна села за стол, переводя разговор. – Представляешь, третьего дня у нас в бане разобрали трубу, унесли вьюшку, рамку с дверцами и кочергу. Пришлось делать розыск.
Но Мелецкий уже не внимал матери. Он думал об Эльзе, и о странной краже его портрета из дома Райта. Портрет был уже почти написан. И Павел готов был заплатить за работу. Но тут случилось странное. Может это и не кража. Прохвост Райт продал видно картину какой-то его навязчивой воздыхательнице. Павел поморщился. Ему вдруг захотелось, чтобы баронесса Левина владела этим художеством, которое Райт клятвенно обещал написать заново.