Но по вечерам бывало, как сядет дед, книгу на колени положит, а сам в стену бельмами глядит и бает на свой лад. Про чудищ, про колдовство светлое и тёмное, про зало́жных да мавок, про Ягу и Кощея. И так хорошо было, спокойно, что после даже собаки по ночам не снились, а сразу утро наступало. Эх, знал бы дед, что теперь она — беглая царевна, идущая в Кощеево царство! Вот бы удивился.
Свернула вверх по течению и побрела вдоль берега, пытаясь найти переправу или брод. Короткие волосы всё больше лохматились без гребня и с непривычки постоянно выбивались из-под косынки, завешивая глаза и попадая в рот, но косу было не жаль. Вернее, не так жаль, как всё остальное.
Вспомнила, как радовалась тогда, в бане, накануне венчания. Когда девки вплета́ли ей цветы да ленты. А позже махнули серпом у самого затылка и за раз отхватили всю красу де́вичью. Тогда Василиса не задумывалась, что рановато. Потом уже поняла, что поспеши́ли. Теперь она с виду уже женщина ведающая, а по сути — всё ещё де́вица. Но разве было место сомнениям в час, когда боги сами решили, что пришло её время?
— Послать бы весточку тебе, Иванушка! — вздохнула Василиса, глядя в серое небо. — Чтобы знал ты, на что решилась я ради любви нашей. Что не бросила я тебя, не отвернулась, не затаила обиду. А уж хоть, сгину если, чтоб сказать тебе, что не пустая я, что сердце у меня храброе и верное…
Осеклась, пискнув на шорох неподалёку в траве, но змея оказалась простым у́жиком и безобидно прошуршала прочь. Царевна скрежетнула зубами и потупилась. Никакое и не храброе сердце, а простое, что в пятки как убежало почти седмицу назад, да так там и сидит трусливое!
— Прости ты меня, Иванушка! — всхлипнула она, продолжив идти. — Худая из меня жена вышла. Мало того, что на лик дурная, так и нравом непокорная! И проще мне уж к Кощею за погибелью, чем опять на глаза тебе такой показаться. Вот вернусь — тогда. И буду тебе женою, как и велено богами. Пригожею, кроткою и верною.
Вздохнула. Вспомнилось матушкино проклятье. То, что она повторяла чаще прочих, но почти без злобы, как обычно, а даже немного с сочувствием. «Никто тебя такую замуж не возьмёт! Никому ты така не нужна, Жаба! Так что радуйся, что хоть я тебя такую люблю! А боле никому тебя и не надобно!»
Обычно мама после этого плакала. Обнимать себя не давала — тоже брезговала, но как-то раз по волосам погладила. Василиса после того седмицу целую всё, что не попросит, делала. Да потом как-то оно назад всё незаметно вернулось.