Недоумение. Робкий смех. Напряжённое внимание. Мёртвая тишина. Взрыв негодования – к концу спектакля… Установкапублики на комедию, фарс, водевиль рушилась с каждым актом – на сцене, несмотря на выходившее на первый план водевильное начало, была представлена сатирически-обличительная реалистическая пьеса. Это и вызвало раздражение большинства зрителей «Ревизора».
Гоголь ждал, что публика поймёт: комедия о ней, покается, озарённая истиной, увиденной в её горько-печальном виде на сцене. Но ничего не случилось. Царь захлопал – все захлопали. Царь засмеялся – и все рассмеялись. Царь сделал вид, что ничего не произошло – все сделали вид.
Царь спектаклем остался доволен: «Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворян, чиновников, купечество». А уезжая, царь сказал: «Тут всем досталось, а больше всего мне»…
Один их хроникёров написал о спектакле: «Успех был колоссальный. Публика хохотала до упаду и оталась довольна исполнением».
А вот на Гоголя исполнение «Ревизора» произвело тягостное впечатление: «Моё же создание мне показалось противно, дико и как будто не моё».
Еле дождавшись конца пьесы, ещё в темноте, выбежал Гоголь из зала, выхватил у швейцара шинель и кинулся на улицу. В раздражённом состоянии духа он явился к Прокоповичу. Хозяин вздумал поднести ему экземпляр «Ревизора», только что вышедший из печати, со словами: «Полюбуйтесь на сынка». Гоголь швырнул экземпляр на пол, подошёл к столу и, опираясь на него, проговорил задумчиво: «Господи боже! Ну, если бы один-два ругали, ну, и бог с ними, а то все…» – «Никто, никто, никто не понял!!!» – твердил в отчаянии Гоголь, упав головою на стол.
«Вновь всё сбивалось на забавное приключение, где сам смех и действующие лица (а заодно и сам автор) были забавны, приятны, смешны и только ужаса немой сцены никто не постиг. Ужаса положения героев никто не заметил… Все движения героев на сцене, их интонации были фарсовые – это была заговорившая кунсткамера, какой-то зоопарк,который хоть и был одет в российски костюмы, но представлял отвлечённую забаву для столицы, которая смеялась вовсе не над собой, то была комедия из жизни дикарей, уродов и монсторов, которых автор собрал для потехи в так называемом уездном городе» [11, с.191—192].
Даже проницательный П. Вяземский увидел в пьесе только «неистощимую весёлость», «истинную весёлость».