Далее идет апофеоз этого эпизода. Верхняя часть дымохода плотно прикладывается мне на грудь, я не выпускаю ее из своих объятий и плавно перехожу точку неустойчивого положения, наверное, правильнее сказать становления на лестнице. Я это невесомое движение осознаю, осознаю движение с этой махиной назад и вниз и понимаю, что это катастрофа, но не возникает никакого ни страха, ни паники.
Позвольте здесь сделать абзац. Дальше было краткое отключение от действительности, но перед этим я успел сказать спокойно и негромко: «Люда». Я сейчас понимаю, что мое панорамное сознание включало нахождение моей жены где-то там внизу, но это не было ни словом о помощи, ни прощания. Наверное, это был какой-то ключ, шифр, и что-то открылось.
Осознал я себя стоящим на лестнице, верхняя часть дымохода стояла на своем месте, я не испытывал никакого мышечного напряжения. Я потрогал, с некоторым усилием подвигал эту верхнюю часть дымохода, тяжелая, где-то килограммов под 60. Видимо, пересох раствор и потерялось сцепление. Посмотрел вниз, представил, как бы я с этой махиной в обнимку летел с лестницы. Сначала бы упал на крышу пристройки эдак с метров трех, каменная махина придавила бы меня сверху, потом я, скорее всего, скатился бы вниз тоже метров с трех, и что бы со мной было бы, что сталось. Видимо, Бог миловал.
Было это в начале декабря. Получили мы с женой льготные путевки и направились на отдых в Имеретинскую долину. Ехать пришлось на электричке под названием «Ласточка». Я говорю «пришлось», потому что электричка, вернее условия пребывания в ней были не столь комфортные и ласковые, как ее название. Шумно, суетно, тесно. Все это компенсировало наличие соседей, сидевших напротив нас, как раньше писали в русских романах vis-a-vis.
Это были, если уж употреблять ассоциации с французского, муж и жена нашего довоенного разлива, ну, может, старше нас с женой года на три-четыре. Муж, кстати, я забыл его представить – Богдан, принявший свою седину и возраст, – благодушно сидел молча, как будто разрешил всему быть, в том числе мимически подвижной и разговорчивой своей жене, по-домашнему назвавшейся Аней.
Мы с женой как-то прониклись доверием и симпатией к этой паре, и Аня, почувствовав это, начала разговор, вернее монолог.
Вначале она спросила нас, помним ли мы войну и, услышав, что смутно, ответила: