Какое-то время силлогизмы члена-корреспондента усваивались. Собрание сидело молча, рисуя в воображении картину изгнания останков мамонта и водворения на их место героя, устремленного ввысь, которого каждый рисовал в воображении по-своему. Ужалову, например, чудилась на нем кепка. Гавриилу Прыскину – буденовка с кокардой и макинтош.
Кто-то (видимо, первый из осознавших) закивал:
– Да-да… верно сказано…
Участники снова оживились.
– А если…
– Распилить! – звонко предложил голос от несгораемой кассы, где еще у бюстика Менделеева лежали приказы на отпуска, перекочевавшие в руки к сидевшему там товарищу, страдавшему патологическим любопытством.
– Пилить пролетария невозможно!!! Что за бред?! – возмутился Вскотский, бросая карандаш об пол, хотя, по глазам его было видно, идею эту он разделял, как еще более разделял ту, согласно которой статуе на выстрел не быть к музею.
Тут с Ильей, совершенно оторвавшимся от реальности, сыгралась дурная шутка:
– Может, на улице его установим? Где-нибудь перед входом? Сверху возведем купол. По бокам – агитация. На куполе – рубиновая звезда с подсветкой. Будут приходить пионеры, герои разные, корреспонденты, – вдохновленно выдал Илья; все ему казалось сейчас игрой.
На него посмотрели так, что лучше бы его не было. Собрание замолчало, ожидая директорского вердикта. Кое-кто напряженно усмехнулся – но таким особым манером, что усмешку можно было мгновенно превратить в гримасу гневную или одобрительную. Присутствуй при этом Леонардо да Винчи, человечество бы обогатилось тремя десятками удивительных портретов, достойных Лувра и Третьяковки. Впрочем, и служителям Мельпомены было чему учиться: Станиславский не только бы восхитился возникшей паузой, но укоротил бы ее вчетверо.
В какой-то момент Илье показалось, что директор вовсе утратил нить, и даже, словив кураж, он решил подсказать ему, чуть ни совершив фатальную ошибку неопытного в присутственных делах человека – напоминать председательствующему о себе. Кудапов, скажем ему спасибо, успел пнуть под столом разгорячившегося коллегу, и этим спас ситуацию. Лицо его при этом оставалось совершенно бесстрастным.
– Вот!!! – неожиданно взревел Вскотский, выбирая из стакана новый карандаш взамен брошенного. – Вот! Товарищ… э-мм-э…
– Гринев, – подсказал все тот же Кудапов, теперь возившийся с «китайским фонариком», игравший роль суфлера в собрании.