С ранней весны и до поздней осени я в плетеных сандалиях, длинной рубахе, перехваченной узким поясом, и в шортах бегал на воздухе и только с наступлением холодов перебирался в дом. Здесь пахло теплом и уютом, сильной матерью и ни с чем несравнимым запахом доброты и надежности. Дом в пригороде столицы, а потом и в самой Буатаале отец получил от Совета. Он привел в него мать еще молодой женщиной. Родители прожили здесь всю свою жизнь. Дом в несколько этажей был большим, просторным и светлым. Террасы, по которым вился цветущий плющ, выходили на улицу. Дома, в которых жили семьи воинов, соединялись между собой переходными мостиками и имели общий зеленый двор. Все знали друг друга и жили одной большой семьей. Так было легче всем, особенно когда мужья были на войне, а женщинам нужно было поддерживать друг друга. Здесь, в военном квартале, и прошло мое детство.
Родители не баловали меня, но и не были чрезмерно строгими ко мне. До пятилетнего возраста мне разрешалось все, кроме откровенных шалостей и того, что было опасным для моей жизни. Мне никогда не читали морали и нравоучений. С раннего детства я знал, за что и как буду наказан в случае нарушения определенных правил. Это соблюдалось неукоснительно. Худшим наказанием было для меня остаться дома и помогать по хозяйству в то время, когда сверстники собирались и играли на окраинах Буатаалы. Поэтому серьезных проступков я старался не допускать.
В семье старшим был отец. Его слово было законом для всех. В его отсутствие, старшинство переходило к матери. Все в доме были обязаны слушаться ее. Старшие братья и сестра отвечали за меня. Я обязан был их слушаться. Они были больше меня и, пользуясь этим, за мое непослушание брали меня за пояс сзади и поднимали над землей. Я болтал в воздухе руками и ногами, а в это время мне объясняли, в чем я был не прав. После объяснений меня опускали и ставили на место. Это было самым неприятным ощущением, которое я запомнил с детства.
Элты не наказывали детей побоями. Рукоприкладство в любом виде не допускалось. Никаких ударов по попе, поскольку этим ты выбиваешь у ребенка всю его базу на жизнь, все накапливающиеся в тазобедренных суставах энергии и подрываешь его силы. То же касалось подзатыльников и ударов по рукам.
В эти годы самым большим праздником для меня и всей родни были дни, когда с передовой на краткий отдых возвращался отец. Мать расцветала при его появлении. Весь наш дом наполнялся его присутствием и силой. Зычный голос отца успокаивал, а от мужественного лица исходила отвага. Меня он брал под мышки в свои сильные руки, поднимал на уровень головы и произносил: