Пират снова пожал плечами:
— Уж как смогли. Клад-то — немаленький. Его что вдвоем, что
втроем несподручно через джунгли волочь. Впятером — легче.
...Эльфийка ваша, правда, бормотала все про какой-то алтарь, —
Лухрасп снова метнул на меня острый взгляд, — а гном так и зыркал,
кого из нас топором приголубить, меня или Грибо. Но у меня в мыслях
предательства не было.
— Ага, — сказал я. — У тебя не было. Однако… было у Грибо?
Лухрасп сокрушенно развел руками.
— Переиграл нас крысеныш носатый. Это я виноват: совсем забыл
про перстень Гасана. Как вынули мы клад, оборачиваюсь — старик
стоит уже рядом с Грибо, а тот перстень на пальце крутит. “Хочу, —
говорит, — чтобы все они в оцепенении попадали”. Ну мы и попадали:
я и друзья твои.
— Стоп. Как это понимать — “старик стоит”?.. Отчего
попадали??
— Перстень был у Гасана специальный, — пояснил Лухрасп, — к
которому он душу свою привязал на такой крайний случай. Ритуал
запретный и тонкий! Уж не знаю, где он такому выучился… Поэтому
Гвоздь его не сожрал, да и перстень тронуть не смог. Так тот и
оставался на пальце у старика, пока Грибо его не стянул. Гасан же
теперь — раб перстня. Все свои колдовские способности сохранил, еще
и больше их стало. Но делать он теперь может лишь то, что хозяин
перстня укажет. Вот Грибо и указал…
— Обалдеть, — пробормотал я. — “Хочешь, я разрушу город или
построю дворец” — Гасан наш по этой части теперь? И что, три любых
желания небось может исполнить?
— Ну не настолько “любых”, — хохотнул усач. — Все ж таки был он
обычным пиратом, хоть и шаманом, так что и джинн из него пока
получился слабенький. Например, перенести Грибо с сокровищами на
корабль — да хотя бы на берег — сил ему не хватило. Так что мелкий
поганец связал нас, на полудемона снова оковы надел, которые там же
в овраге валялись, а сам как мог начал таскать из оврага
сокровища.
— Ты-то как освободился? — я решил, что пора перестать
выкать.
Лухрасп поднял палец: терпение мол.
— А что, капитан, — попросил он, — если на борт мне пока вход
заказан, не спустишь ли мне мой кальян? С хорошим куревом и рассказ
глаже пойдет — не могу больше трубку смолить…
Я вспомнил перекошенную рожу Лагаша и тяжелый медный сосуд,
летящий прямо в меня. Даже как-то неловко стало.
— С кальяном разберемся потом, достопочтенный. Мне тут тоже на
солнышке, знаешь ли, не очень приятно. Рассказывай.