- Петр, - проникновенно проговорил отец Александр. - У нас уже достаточно оснований, для того, чтобы примерно наказать вас. Но насколько это будет тяжкое наказание, зависит от вашей искренности. Будьте искренни! Для вас еще не все потеряно. Вы же не нераскаянный еретик. Мы прекрасно понимаем, кто такой вы, и кто такие они.
Я молчал.
- А вы знаете, что этот так называемый католический орден занимался распространением богомерзких писаний некоего Кира Глориса? Ваши друзья неделю назад арестованы в этом осином гнезде разврата, этом рассаднике ересей Екатеринбурге!
Мне стало нехорошо, но я все еще твердо помнил великую заповедь арестанта: «не верь!» и взял себя в руки. Плохо было то, что это говорил бессмертный, а они очень редко лгут, и только при большой необходимости.
- Петр, - снова заговорил отец Александр. - Мы просмотрели историю ваших похождений по «Интеррету». Вы бывали на екатеринбургских ситусах и вели переписку с «Ordo viae».
Я был растерян. Мне надо было остаться одному и собраться с мыслями. Отрицать все, вероятно, бессмысленно. Но говорить можно только то, что им и так известно. Я попытался вспомнить свою переписку.
Отец Александр внимательно смотрел на меня.
- Считайте, что это исповедь, Петр. Вам надо облегчить душу. Вам надо очиститься. А вы только больше грешите ложью, гордыней и несмирением. Вы должны быть покорны католической церкви!
- Я верный католик!
- Тогда мы вас слушаем... - отец Александр сделал паузу, но она осталась незаполненной. - Что ж, - печально продолжил он, - тогда я должен с глубоким прискорбием сообщить вам, что мы будем вынуждены допросить вас по-другому, - он изучающе посмотрел на меня. - Завтра. Пока мы с вами расстаемся.
- Уведите! - приказал он полицейскому, стоявшему у двери за моей спиной.
Тюремный коридор был ярко освещен. Грязно-оранжевые двери камер на фоне отвратительной зелени стен. Мою камеру приоткрыли ровно настолько, чтобы я мог в нее протиснуться, наверное, чтобы больше никто не убежал. Я вошел и открыл рот.
Мой сосед кришнаит висел сантиметрах в двадцати над кроватью все в той же позе лотоса, и вид имел отрешенный. Между ним и кроватью ничего не было. Я готов в этом поклясться! Глаза были полузакрыты, но грохот запираемой двери вывел его из оцепенения. Он посмотрел на меня и медленно опустился на одеяло.