Я всё ещё был под действием стимуляторов и горячки боя. А потому
сдерживаться не стал... Как не стал бы, впрочем, и будучи абсолютно
трезв и в ясном рассудке. Будет мне ещё какая-то срань, в семеро
меньше меня на свете пожившая и силой даже всего Рода со мною одним
(на пике моих возможностей) не сопоставимая, мне указывать! Тем
более ни по крови, ни по праву рождения я ему не уступал...
— Вся спина твари в дырах от Магмовых Кинжалов моего Змея, —
возразил я ледяным тоном. — Центральную и левую башку чудовища
уничтожили орудия моего судна и я лично — в одну попал снаряд,
другую спалил своей молнией я. К тому же, не приди я к вам на
помощь, эта тварь имела все шансы дорваться до Сокола и устроить
абордаж... Мне стоит упоминать, о каких потерях шла бы речь в таком
случае?
— Если бы, да кабы... Мне не интересны ваши домыслы и высосанные
из пальца аргументы, Николаев-Шуйский! — высокомерно хмыкнул тот. —
Повторяю, сударь — убирайтесь от нашей добычи, иначе я буду
вынужден рассматривать ваше поведение как попытку оскорбить
боярский Род Нарышкиных. Каковы будут для вас последствия столь
вопиющей наглости и глупости упоминать стоит?
— Ну упомяни, Нарышкин, — раздался довольный голос откуда-то
справа. — Упомяни, чем ты там намерен грозить нашему бывшему
княжичу... Что ты там со своими родичами намерен в этом случае
сделать потомку прямой ветви главной семьи Рода Шуйских, падаль
калужская?! Очень внимательно тебя слушаю, Григорий Кириллович...
Кровь не водица, приблуда казанская — за своего родича мы стоять
будем крепко, так что выбирай выражения! И кстати — здрав буди,
княжич. Прими мой низкий поклон!
Рослая, статная женщина лет тридцати пяти на вид. Большие
серо-стальные глаза, черные, как сама ночь волосы, уложенные в
длинную и толстую косу, свисающую ниже талии, чуть широковатые
плечи... Высокая и статная, не кряжистая или чрезмерно крупная, а
именно статная, она отвесила мне короткий, уважительный поклон. И
сделала это так, что я сразу понял — её слова не насмешка или
провокация... А потому полные яда слова, готовые сорваться с моих
губ, умерли, так и не родившись.
Широкий, длинный одноручный клинок на кожаном поясе,
обхватывающем на удивление стройную талию, плотно прижимая кольчугу
мелкого плетения, небольшой открытый шлем, кожаные штаны и крепкие
сапоги на стальной подошве, амулет Перуна, лежащий между двух
внушительных холмов груди и могучая аура Архимага... Архимага, явно
обладающего пересаженным сердцем — работа Фёдора, не иначе.